Но почему? На каком основании?

— А на том основании, — скажет, — что я ррработаю. Я, может, с ррработы еду: устал!

— А я не работаю? — ответит молодой человек. — Я учусь, а учеба — тот же труд. Мне небось иной раз и потяжелей приходится, особенно в старших классах. Да еще и нагрузки тут: макулатура, металлолом, дребедень всякая. Взрослые к тому же себе два выходных оттяпали, а нам по-прежнему приходится всю неделю напролет вкалывать. Выходит, я должен поминутно вскакивать да уступать место лишь потому, что мал еще, молод, не достиг равноправия, потому что каждый — надо мной начальник. Такое положение меня только унижать может, а если и учит чему, так только хитрости: погоди, мол, вот войду в полную силу — меня тоже не сковырнешь с места!.. И наконец, кто из нас все же умней, я или взрослый? Взрослый умней. А раз так, пусть он мне пример показывает.

И верно! Почему бы взрослому не показать пример вежливости, не встать, уступив место старухе, не дожидаясь, чтоб это за него сделал кто-нибудь менее опытный и смышленый? А молодежь уже будет под взрослых подтягиваться. Ведь молодому-то ох как хочется поскорей взрослым стать и во всем быть на него похожим.

Но, конечно же, всему свое оправдание есть, на все есть причины. Каждый (в том числе и человек взрослый) знает, что нужно быть вежливым. Да ведь одно дело сказать «здравствуйте» или «до свидания», или там «извините», «спасибо», «пожалуйста». Это что? Слова! Этого добра, как говорится, для хорошего человека не жаль. А вот уступить место в автобусе или метро — это вопрос уже более сложный. Тут поневоле задумаешься, поскольку приходится поступаться чем-то существенным для себя, жертвовать своим удобством для черт его знает кого, кого до сих пор и в глаза не видел, и в дальнейшем наверняка не встретишь, так что нет никакой надежды получить за свою любезность что-либо взамен.

Скажете, что делается это скорее по невоспитанности, без каких-либо расчетов и соображений. Сомневаюсь! В общем-то публика наша стала более воспитанна, чем была когда-то. В последнее время не только юноши, но и девушки стали как-то усерднее уступать престарелым место на городском транспорте. Но это, заметьте, только на городском, а пойдите-ка вы на пригородный поезд — черта с два вам там кто-нибудь место уступит. Оно и понятно. В метро-то ехать всего две-три каких-нибудь остановки. А тут, выходит, уступил место, а сам как дурень будешь до самых Белых Столбов на своих на двоих маяться.

Может быть, думаете, на пригородном поезде какая-нибудь особенная, загородная публика, еще не приобщившаяся к вершинам передовой городской культуры? В таком случае пойдите вечерком в театр или в кино в центре города и ждите, чтоб вам перед началом сеанса в фойе кто-нибудь уступил место на лавочке. Можете и не надеяться. Все равно никто не уступит, будь вы самый что ни на есть старик-перестарик или старуха-перестаруха.

— Удивительнейшая прямо-таки, скажу вам, вещь! В метро уступят, в трамвае уступят, в электричке даже, на худой конец, уступить могут, а в кино — и думать не моги, как принято говорить! Я долго ломал голову, стараясь понять, в чем здесь дело, и только случай помог уразуметь истину.

Однажды еду в троллейбусе. С трудом протискиваюсь к выходу сквозь толпу пассажиров пенсионного возраста, вошедших через переднюю дверь. Вдруг слышу позади возмущенные возгласы:

— Эй, вы там! Старичье! Пенсионеррры! Налезли через переднюю площадку, черт вас дери! Не вылезешь из-за вас тут на своей остановке!

Уже выходя из троллейбуса, я обернулся невольно, чтоб взглянуть на этого пенсионероненавистника: нет, не юноша, не десятиклассник, а вполне зрелый, по всей видимости, самостоятельно зарабатывающий на жизнь молодой мужчина в изящной фетровой шляпе и с модными бакенбардами на тщательно выбритом, слегка располневшем, румяном лице.