Итак, представляете себе?.. Поезд мчится, стучат колеса, на остановках хлопают двери, входят новые пассажиры. От внимания нашего милого юноши не ускользает красота его юной спутницы. С невольным восхищением он поглядывает снизу вверх на стоящее перед ним «мимолетное видение», на этого, как выразился поэт, «гения чистой красоты», и испытывает явное эстетическое наслаждение. На губах его играет улыбка счастья. Его ресницы все чаще вскидываются кверху, а глаза с трудом, да и то ненадолго, отрываются от лица незнакомки. Но странное, однако ж, дело! Молодой человек почему-то не чувствует вместе с тем позыва послужить прекрасному и, поднявшись с места, предложить своей спутнице сесть.

И он прав (скажем сразу, чтоб не пускаться в излишние рассуждения), потому что не хочет быть смешным. Он же видит, что перед ним не старуха, не инвалид безногий, не женщина с ребенком и даже не беременная. А уступать место женщине просто так, за то что она женщина, это еще под каким соусом? Ведь — равноправие! Если бы он уступил вдруг девушке место, получилось бы — только за то, что она красавица. И это тотчас же бросилось бы всем в глаза (не устоял, дескать, парень! Ха-ха! Не выдержал!). А что, если бы девушка оказалась и не с такой блестящей внешностью, а чуть покурносее, и не ровесница, а на год или на два старше, а может быть, и на все пять или десять лет — и тогда, значит, уступать надо? Он бы и уступил, может быть, и в том, и другом, и в пятом, и даже десятом случае, да ведь знает, что… равноправие. Конечно, на этот раз нечего было опасаться подозрения девушки, что ее за старуху приняли. Но ведь в сложном круговороте жизни и такие ситуации возможны.

Однажды еду в метро. На остановке входит не совсем еще пожилая женщина с измученным, утомленным лицом и с плотно набитой хозяйственной сумкой в руках (в этом возрасте они почему-то почти всегда с сумкой). Я как-то совершенно невольно, ну, как-то совсем машинально встаю, чтоб уступить ей место, а она говорит:

— Да мы с вами как будто в одном возрасте.

Признаюсь, я почувствовал себя в положении человека, совершившего, по меньшей мере, бестактность. Стараюсь выпутаться из смущения, лепечу что-то вроде:

— Простите, пожалуйста! На мой взгляд, вы даже моложе, но вы все-таки женщина… (ох, еще это «все-таки» здесь!)

— Ну, теперь это уже… — махнула она рукой, но все-таки села.

Думаю, что «теперь это уже» должно было означать: «Теперь это уже перестало иметь значение; в наше время не принимается в расчет, женщина ты или мужчина, потому что у нас равноправие и т. п.» Хотя в тоне, каким эти слова были сказаны, явно слышалось сожаление по поводу того, что «теперь это уже и т. д.», я все же почувствовал себя несколько старомодным (да что там «несколько»! — просто старомодным, да и все тут). Как-то незаметно для самого себя я отстал от жизни, от передовых идей, не отдаю себе отчета, что и сам уже далеко не молод, и теперь уже имею «полную праву» сидеть и глядеть бесстрастно на то, как женщина приблизительно моих лет, возвращаясь с работы и заскочив предварительно в магазины, мается на ногах с сумкой, которая мучительно оттягивает ей руки, а ее вдобавок толкают со всех сторон и в бока, и в живот, и в спину (часы «пик» — ничего не поделаешь). Если же я встану и уступлю ей место, так это ее еще и обидеть может: напомнит о ее не так чтоб уж слишком молодых годах (подумает, что и совсем за старуху приняли). А какой женщине это приятно? Никакой женщине это не приятно! Да и нашему брату мужику — тоже. Все хотят быть молоды и красивы.