Белая простыня манила. Эти ночи она провела на диване и не сказать, чтобы ей было очень удобно. А тут идеально ровная поверхность, широкая, упругая… Ника легла и чуть не застонала от блаженства. Ее спина торжествовала. Прохладная ткань пустой половины кровати, которую Паша не успел согреть своим телом, ласкала кожу. Как в детстве, когда они с сестрой в жаркий июльский день ездили купаться в душной электричке. Бежали к пруду на перегонки, сбрасывали одежду и с мостика плюхались в бодрящую, бликующую на солнце воду.

Ника потерлась щекой о подушку, обняла ее, растянулась, чувствуя, как расслабляются конечности.

— О, Боже… Как хорошо… — едва слышно пролепетала она.

— Если ты и правда хочешь, чтобы ничего не случилось, советую воздержаться от таких томных вздохов.

— Отвали, Исаев. Я люблю твою кровать.

— Так, скажи мне насчет Лены. Хочу понять, что ты там себе напридумывала… — начал было он, но Ника не дослушала: она уснула.

Это был самый сладкий, самый крепкий сон в ее жизни. И ничто не смогло бы сейчас встать между ней и ее грезами: ни сказочный принц, ни голливудская кинозвезда, ни миллион долларов. Ни, тем более, самый обыкновенный хирург, который отчего-то так и не смог сомкнуть глаз до самого утра. А просто смотрел, подперев голову рукой, на безмятежное счастливое лицо и губы, чуть тронутые улыбкой. Не смог удержаться от искушения и втягивал запах ее мягких волос и теплой ото сна кожи.

Проснулась Ника от звонка в дверь. Не сразу сообразила, откуда этот звук и куда все подевались. В щель между занавесками пробивался солнечный свет, в луче летали пылинки. Было так тихо, что Карташова подумала было, что Паша забрал ребенка, но нет: утомленный за ночь Никита еще сопел в манеже. Зашевелился, правда, когда противная трель повторилась, но глазки не открыл.

Ника откинула одеяло, с облегчением отметила, что полностью одета, и, запахнув халат поплотнее, встала, готовая расчихвостить любого, кто чуть не разбудил уложенного кровью и по́ том ребенка. Из коридора послышался женский голос и шелест верхней одежды, что только усилило раздражение. Неужели Лена? Уж она-то должна понимать, что идет в квартиру, где может спать младенец? Или это не она, а какая-нибудь пассия Исаева? Однако прежде, чем Ника успела выйти, дверь распахнулась.

— Ну, где моя горошинка?! — воскликнула с порога Катя, но лицо ее вытянулось, когда она споткнулась взглядом о Карташову.

— Тихо, он спит, — догнал сестру Паша, но поздно: Никита захныкал, а его мать яростно запыхтела.

Она схватила сына, словно вытаскивала его из притона алкашей и наркоманов, и прижала к груди.

— Паша, ты охренел?! — возопила она. — В кои-то веки я доверила тебе ребенка на жалкие несколько дней. И ты не мог удержаться, чтобы не водить сюда баб?

— Это не баба, это Вероника Карташова. Из нашего двора, помнишь? В школе одной учились…

— И что? Господи, он же маленький! А ты оставил его с чужим человеком! — Катя взглянула на Нику, как на прокаженную.

— Она пыталась помочь мне… — возразил Паша.

— В постели?! Тебе сильно это помогло с ребенком?!

— Между нами ничего не было, — Ника опомнилась от первого шока. — Никита плохо спал, у него режутся зубы…

— Представляю, как вы ему мешали! Кто угодно не смог бы заснуть! — не унималась Катя. — Я сейчас же забираю его. Я-то думала, ты взрослый человек, Паша. Нет, ты последний придурок. Больше ты его не увидишь. Сейчас Вадик припаркуется и придет за вещами.

— Он не виноват! — вступилась Ника. — Сам бы он просто не справился! Не знал, как кормить, как купать…

— Позвонил бы! — Катя гладила плачущего ребенка.