Путь стал ухабистым. Тряска отдавалась болью в теле, и Марибор, больше не в силах сносить муку, стал пошатываться в седле. Взгляды воинов теперь были прикованы к нему, но никто не смел справиться о самочувствии — и правильно делали, знали, что могло последовать в ответ. Мимо проехал Стемир, пристроившись к Зарубе, и они о чём-то переговаривались, посматривая в сторону княжича. Марибор не слышал их, лишь невнятное гудение. Да и едва ли он мог различить стволы деревьев, землю перед собой, лишь смотрел на бурый загривок мерина, который изредка вскидывал голову, стряхивая назойливых насекомых, стриг беспокойно ушами.

Хвала богам, лес стал постепенно расступаться. Вековые деревья всё больше заменялись молодняком, перемеживаясь с низкими кустами ольхи, дикими яблонями. Кмети приосанились, радуясь тому, что скоро можно будет встать на отдых, но, выйдя на перелесок, поросший едва ли не в человеческий рост травой иван-чаем, помрачнели. А как прошли ещё немного вёрст, копыта коней начали увязывать во влажной мочажине, поднимая со дна гнилостный запах. Потеряв надежду встать на привал, слушая как жалобно хлюпает и голодно чавкает под копытами лошадей трясина, как уныло пищит возле ушей комарьё, путники совсем понурились. Кмети непрестанно вглядывались в подёрнувшийся маревом окоём в надежде, что вот-вот покажутся жилые кровли, но болоту не было конца. Когда перед отрядом снова вырос глухой стеной лес, воины помрачнели. Никаких следов жизни вокруг не примечалось, а следовательно, о деревеньке никто и не заговаривал. Нырнув под мрачную сень деревьев, отряд остановился.

— Всё, привал, — громко скомандовал Заруба остальным, хмуро оглядывая Марибора.

— Кто знает, как долго ещё до Кривицы, так и без лошадей останемся, — поддержал его Стемир.

Воины согласно закивали, разбираясь на ночлежку. Рассёдланные, изголодавшиеся за день пути лошади стали жадно рвать скудные поросли травы. Марибор спрыгнул наземь, но твердь под ним покачнулась, а от удара в висках забилась боль. Кое-как стащив вещи, княжич без сил опустился на землю. Устроившись под низкой кроной ели, прислонился спиной к рассохшемуся облупленному лосями стволу. Он смахнул с лица взмокшие волосы, чувствуя, как к спине прилипает рубаха, словно чьи-то прохладные ладони. Дышать было трудно, и горло издавало надсадный сип, в голове от усилий гудело, и жар волнами накатывал на грудь, стягивал в тиски. На глаза давило, и было мутно, как будто смотришь на отражение в запотевшей стали. Малейшее дуновение ветерка жгло кожу, подтверждая опасение в приближении хвори, поглощающей с каждым вздохом.

Озадаченный Заруба всё же предстал перед Марибором.

— Хочешь, злись, княже, хочешь, лютуй, но ты нам ещё нужен живой. Зарислава!!

Марибор сглотнул, спорить с тысяцким не было никаких сил.

Травница, оставив походные вещи, направилась к ним. Стемир, заслышав оклик, тоже приблизился. Врятко и Будимир остались разбирать вещи, настороженно поглядывая в их сторону.

— Что случилось? — спросила она, переводя взгляд с тысяцкого на Марибора, верно, только она одна не ведала, что происходит.

— Нынче ночью Марибор решил искупаться.

Лицо Зариславы мгновенно побелело, но травница не сказала и слова, только плотно сжала поблекшие губы. Теперь на белом, как снег, лице, голубые до невыносимости глаза наполнились беспокойством. В следующий миг Марибор ощутил её тёплые ладони на своём лбу, щеках.

— Похоже, жар, — сказала она, торопливо стащив поясную суму, развязала узлы, выудила кожаный мешочек, заглянула внутрь. — Думаю, хватит сделать отвар. Что же молчали, раньше не говорили? — укорила она тысяцкого, наградив того хмурым взглядом, что он так и потерял дар речи.