На северной окраине Бостона, я нашла старую церковь и зашла внутрь, чтобы зажечь для него свечу так же, как и в былые времена это делало его поколение. Только свечей уже не было, лишь множество маленьких лампочек, установленных в подсвечниках. Они зажигались, если в щель вложить монетку. Я опустила доллар в коробочку со щелью и произнесла молитву перед статуей Святого Джуда.

  Когда я снова навещу своего дедушку в Монументе, то больше не буду расспрашивать его, задавая вопросы о Поле.

  Я и Мередит иногда перезваниваемся по вечерам. Ей бы хотелось, чтобы следующим летом я снова вернулась на работу в «Брум и Компанию». Пару дней назад от нее пришло письмо со следующим содержанием:

  «Вчера у меня была продолжительная беседа с Уолтером Холландом из «Харбор-Хаос». Он все еще заинтересован опубликовать полное собрание сочинений Пола Роджета, и его глаза просто загорелись, когда я рассказала ему о новой рукописи, пусть даже существующей только во фрагментах. И, знаешь, что радует, Сьюзен, как только я отдала ее посыльному этим утром, то почувствовала покой, что ли, завершение миссии… (невозможно найти подходящее слово), но это овладело всей мной. Я почувствовала, что я исполнила свой долг, будто Пол хотел, чтобы через двадцать лет, после того, как его не станет, я это сделала. Я сошла с ума? Возможно. Но своего рода печаль не оставляла меня все эти годы с тех пор, как он умер…»

  Пол Роджет умер в своей постели в квартире, которую он снимал на Второй Стрит во Френчтауне 3 июня 1967 года. Ему тогда было сорок два года. В некрологе, помещенном на главной странице «Нью-Йорк Таймс» было сказано, что он умер из-за неизлечимой болезни. Дедушка рассказывал, что в последние свои годы Пол имел ряд заболеваний. У него развился диабет, он сильно похудел, и незадолго перед смертью у него не проходил жар.

  Он стал еще большим отшельником, чем когда-либо прежде. Он без конца переезжал с квартиры на квартиру, отказывался от телефона, прекратил писать (хотя он, должно быть, в то время продолжал писать эту рукопись – «Исчезновение»). Когда стучали в его дверь, то он мало кого впускал в свой дом. Хотя он никогда не избегал своих племянников и племянниц, его интерес к их компании уменьшился, и, почувствовав к себе его растущее безразличие, они прекратили к нему приходить. Мой дедушка иногда видел его на воскресной мессе, но ни разу на собрании общины.

  Он, кажется, исчез совсем, не из видимости, как в той его рукописи, а как исчезают краски и цвета опавших осенних листьев, или как день переходит в ночь, будто он начал жить своей рукописью, не задумываясь о том, что будет дальше.

  В конце концов, так он и исчез.

  И я с сожалением подумала: «Все кончено».

  Пока.

  Пока пять дней тому назад ко мне в руки не попала газета «Бостон-Глоб». Я нечаянно наткнулась на статью, которую вырезала и тут же приколола к себе на доску:

  «ЗАГАДОЧНЫЙ ВЗРЫВ УНЕС 75 ЖИЗНЕЙ:

  ВТОРАЯ ТРАГЕДИЯ ЗА НЕДЕЛЮ»

  «Шервуд, штат Нью-Йорк (Агентство АП). В этот вторник таинственный взрыв на химическом комбинате унес семьдесят пять жизней рабочих и еще двадцать три человека были тяжело ранены. Это уже вторая трагедия за неделю, что немало для небольшого городка, в котором проживает всего лишь одиннадцать тысяч человек. В пятницу вечером, когда во время выпускного вечера пожар охватил здание Шервудской Средней Школы-Гимназии, погибли двадцать учеников и три преподавателя.

  Причины взрыва и пожара до сих пор не установлены. Шеф полиции Герман Барнаби сказал, что «в обоих случаях есть подозрение на то, что здесь ведется какая-то грязная игра».