Вот и поворот! Надя свернула и помчалась. В голове и правда мельтешило, наверное, от бега. Справа потянулись заборы, замелькали крыши летних дач с заколоченными окнами. Навалилась тяжёлая усталость. Это оттого, что шла слишком быстро, надо просто перейти на шаг и отдохнуть, успокаивала себя Надя. И боялась: так всегда начинался приступ. Весь этот день она переживала, и обижалась, и думала о неприятном. Вот и результат. Не хватало только свалиться без памяти…

Чтобы отвлечься, она стала разглядывать заборы: железные, из профильного листа, вычурные, с завитушками и кирпичными столбиками, дощатые сплошные, дощатые покосившиеся, штакетник… Где-то впереди ширкала пила. Странно, дыма нет, и следов на тропинке нет, она давно уже едет по нетронутому снегу.

У калитки со сбитым замком, криво висевшим на единственной петле, стояли знакомые санки. Тобагган! Но что здесь делает Иван Мунтяну?

Надя протиснулась в калитку, открытую наполовину из-за заледеневшего снега, и въехала во двор.

– Вань! Ты где?

Ширканье пилы прекратилось. От наступившей тишины зазвенело в ушах.

Часть 20

Старая знакомая

Надя обошла дом, и глазам предстало жуткое зрелище: Иван пилил вишнёвые деревья, три деревца лежали на снегу, белея свежими спилами, а Иван примеривался к четвёртому.

– А, старая знакомая… Молодая, то есть, – Иван улыбнулся, показав белые крепкие зубы. – Не переживай. У них вишен много, целый сад. А на вишнёвой щепе мяско знаешь какое вкусное? Поехали, угощу. Заодно и довезти поможешь. Метёт, понимаешь, в глаза лепит, сани тяжёлые… Сзади подержишь, вдвоём за час довезём. Или ты с дружками своими? Тогда прощевай, мне сегодня гости не нужны, работы много. И погода эта чёртова, метель эта… К теплу, однако. Оттепель будет.

Иван прошёлся топориком по стволу, обрубая ветки. Вытер потный лоб, улыбнулся извинительно. Наде стало стыдно: им с Маритой нелегко приходится, за охрану лагеря им только летом заплатят, да за окно разбитое удержат. Вот они и выживают, как могут. А у дачников денег куры не клюют, дом металлочерепицей крыт, окошки с резными ставнями. Им печку топить не надо, в тепле живут, в московской квартире, а на дачу летом отдыхать приезжают.

– Дай попробовать, – Надя отобрала у Ивана топор, махнула – и топор улетел в снег. Иван шагнул в сугроб, вытащил топор, протянул Наде:

– Давай, покажу. Топор вот так держи. Крепче. А теперь руби, размахнись посильнее!

Ветки оказались крепкими, узластыми, и Надя быстро устала, не продержалась и пяти минут. В глазах темнело, и было муторно. Иван забрал у неё топор, который замелькал в его руке как пёрышко.

– Мастер! – восхитилась Надя. И вздохнула. Ей было жалко вишен. Весной хозяева приедут, а вместо сада – пенёчки торчат. Плакать, наверное, будут. Надя бы точно заплакала.

От Ивана не укрылся её вздох

– Не переживай ты так. Я у них три дерева срубил, три оставил. И поросль, смотри сколько, весной вырастет. Вишенье – оно быстро растёт. А деревья эти старые, простояли бы года два и сами упали. Не переживай, – утешал Иван.

Надо же, утешает… Знает, что я его осуждаю, и утешает, и извиняется. А на что им с Маритой жить? Ни дома, ни семьи, детдомовские оба. Как ни придёшь – работают, никто ведь за них не сделает. Растут от людей на отшибе, как два деревца-самосевки. Никто не пожалеет, не поможет, не подскажет…

Надя собрала ветки, связала бечёвкой, брошенной ей Иваном. Вдвоём они оттащили полешки к санкам.

– Я повезу, а ты сзади посматривай.

Ему нравилась эта рыженькая Надя.