Ирочке льстило близкое знакомство с «настоящим» спортсменом, жившим, к тому же, по соседству. Дима её любил, был потрясающе нежен, а ещё он был потрясающе необязателен и надолго пропадал (поскольку Ирочка у него была не одна). Она спасалась шитьём, заполнявшим все вечера. Покупала абонементы в бассейн и фитнес-клуб. Ещё она пробовала ходить в лыжные походы, но там с ней всегда что-нибудь случалось: то мозоль натрёт, то воздухом морозным надышится и всю неделю лечит горло, которое хрипит и сипит, несмотря на закалку.

Она ждала субботы и радовалась, что Лось наконец-то пригласил её в свою компанию (а раньше даже не заговаривал об этом), где «все наши тебе обрадуются», и она, Ирочка, тоже станет «нашей». И никому не скажет, где работает и чем занимается, потому что девушки из группы непременно пристанут к ней с шитьём, а когда узнают расценки, расстроятся: никаких денег не хватит, и не докажешь, что она не жлобиха и не скупердяйка, а просто мастер эксклюзивного пошива. Нет, об этом лучше молчать. Она и молчала.

Тихая серенькая мышка? Как бы не так!

Бассейн и фитнес-клуб сделали своё дело: фигура у Ирочки была дивно хороша, её не портила даже обмотанная шарфом шея, а розовые от мороза щёки и шапочка с забавными шерстяными косичками сводили на нет Ирочкины сорок лет, и она казалась молодой, хотя была ровесницей Лося.

Васька смотрел на неё, как казалось Наде, влюблёнными глазами, и забрасывал вопросами про ВГИК, и словно бы невзначай сообщил, что учится в Щукинском, на четвёртом курсе, и теперь уже Ирочка задавала вопросы, а Васька отвечал, интимно (как казалось Наде) склоняясь к розовому Ирочкиному уху.

Надя на него обиделась. То столовое серебро дарит и каждый день звонит, а как только в группе новая юбка появляется, в упор Надю не видит. То есть, не юбка, а штаны – горнолыжные, всем на зависть.

– Ты и на горных лыжах катаешься? – интересовался Гордеев.

– Не-а, я на лыжах не умею, – простодушно отвечала Ирочка. – Я на доске катаюсь. На доске проще, на ней останавливаться удобно, на любом склоне, даже почти вертикальном.

И снова все замолкали, и смотрели на Ирочку с восхищением. На Надю так никогда не смотрели. А ведь она окончила консерваторию, это вам не Щука и не ВГИК, это в разы серьёзнее и труднее.

Тем временем Лось вспомнил о Лере Голубевой.

– Лера опять не пришла. Всю зиму с нами ходила, теперь не ходит. Странно.

– Ты сам виноват. Сало таскаешь каждый раз, а ей нельзя.

– Так она его и не ела, сало.

– А пахло-то как! Ты ж его над огнём жарил, с шампура капало, аж шипело… Она и не выдержала.

– Ей без Виталика скучно, цепляться не к кому. Виталик номер отколол, в Белгород уехал. Вернётся, от матери в лоб получит, Голубевой позвонит… Заявятся оба, и вздрогнем.

Надя обречённо слушала, как смеялся Лось, как хлопал себя по коленям Гордеев, как заливался Васька, поглядывая на Ирочку… И ждала, когда же кончится привал. Ей не хотелось смеяться. Потому что её снова бросили. Её всегда бросали те, кого она любила и кто любил её. Сначала умерла бабушка, потом любимая учительница вышла на пенсию, а Надю перевели к другой, и с ней уже не было тех доверительных отношений, которые были с Анной Семёновной.

А теперь её бросил Васька, которому сегодня не до неё, глаз положил на эту Ирочку. Она стройная, спортивная, а Надя не спортивная. Ну и пусть. Не очень-то и хотелось.

Убегающее сердце

А у неё, Нади, будущее – скучно-педагогическое.

Когда они с Васькой познакомились, это самое будущее подкатилось под ноги дорожкой, беги-догоняй… Васька так трогательно её опекал, даже рюкзак отобрал, в их первом походе, когда не пришёл Гордеев. Обвешанный рюкзаками Васька напоминал верблюда-мутанта: один горб спереди, другой сзади.