|
В тридцатых годах папа консультировал в одной большой больнице в Вене. Он разработал новый способ лечения язвы желудка, и однажды утром, явившись в больницу, узнал, что другой врач отменил прописанное им лечение. Папа страшно поскандалил с тем врачом, тот назвал его наглым еврейчиком, и он ушел из больницы и решил переехать в Англию. Он знал, что ему снова придется учиться и подтверждать свою квалификацию, чтобы иметь здесь врачебную практику, но был к этому готов. На следующей неделе мы уехали из Вены. В то время мне было тринадцать, мне не хотелось расставаться с подругами, со школой, со всем, чем я жила. Но если бы в то утро другой врач не оскорбил папу, он мог и не переехать сюда.
Луиза уставилась на нее, начиная понимать, что она имеет в виду. — Вот так. Порой, когда знаешь, что избежал некой участи, она внушает гораздо больше страха.
3. Жены Октябрь — декабрь 1945 года
— Так как давно, говоришь, ты знакома с этим малым? — Я об этом не говорила, но давным-давно. Он вроде как дружил с Ангусом. — Но ты же сказала, что он женат. — Да, Джон, так и есть. Но хочет жениться на мне. — Ну и что толку, если он уже женат? Это же совсем другое дело. Она увидела, как его осенила мысль. — Разве что он подумывает развестись. За долгие годы отсутствия ее милого брата она совсем забыла, какой же он все-таки тугодум. — Вообще-то, да, об этом он как раз и думает. Она смотрела на его лицо, когда-то такое румяное и в мелких складочках, выдающих, сколько всего озадачивает его, а теперь разглаженное до полной бессодержательности. Его кожа приобрела оттенок желтоватой бумаги, рыжеватые усы были сбриты, а волосы, раньше буйные и отливающие медью, стали сухими, тусклыми и с залысинами, и все его тело, казалось, ссохлось внутри мундира. — Диана, старушка, я же о твоем счастье пекусь. Тебе пришлось так паршиво — Ангус умер, и все такое. Он съел все картофельные чипсы из мисочки, которую она поставила перед ним, а к виски с содовой почти не притронулся. Младше ее на три года, теперь он выглядел хилым и постаревшим. В армию он ушел еще до войны, пропал после падения Сингапура, и после этого от него почти два года не приходило никаких вестей. Она считала его погибшим, а потом откуда-то просочились сведения, что он в лагере для военнопленных. Месяц назад он вернулся на родину после нескольких недель, проведенных в нью-йоркском госпитале, где, как он выражался, ему «дали нагулять жир». Одному Богу известно, как он выглядел до госпиталя. К братишке она была искренне привязана, хоть и убедилась, что соображает он так же медленно, как раньше. — Дорогой, это тебе пришлось паршиво. Она встала и подсыпала еще чипсов из пакета в мисочку перед ним, и он принялся за еду, не дождавшись даже, когда она уберет пакет. — Мне лучше есть понемногу, но часто, — виновато улыбнулся он. — Второе меня вполне устраивает. — И неудивительно, если ты голодал столько лет. — Боюсь, я стал прожорлив, как свинья. — Он приподнял мисочку. — Мы обычно съедали по миске риса почти такого же размера в день. — И больше ничего? — Ну, иногда еще овощи, если удавалось вырастить или выменять их. Но в основном ели пустой рис. И воду, в которой он варился. Знаешь, все старались вырастить хоть что-нибудь, но японцы часто давили все наши посадки, катались прямо по ним на джипе. Вот так ждешь урожая, думаешь, что скоро уже пора собирать его, а тут тебе — опа! — Заметив выражение на ее лице, он добавил: — Да нет, не всегда они их давили. Только когда думали, что кто-то из нас зарвался, и хотели наказать нас за это. |
