|
Я подошел к дверям синагоги с высокой застекленной аркой над входом, но ностальгии не почувствовал. Это не был молельный дом моей юности. Наша синагога Темпл Бейт Шолом, — что означает Дом Мира, — разделив судьбу множества церквей и синагог, перебралась на новое место. С годами она разрослась и вслед за своими прихожанами переехала в более богатый район пригорода. Когда-то я думал, что молельные дома, подобно горам, никогда не меняют ни форму, ни местоположение. Однако на самом деле многие из них следуют за своими прихожанами. Их строят и перестраивают. Наша, например, из старого викторианского дома в жилом квартале города перебралась в обширное сооружение о просторным вестибюлем, девятнадцатью классными комнатами и кабинетами. А в ее коридоре на стене теперь висели портреты тех, на чьи пожертвования нее это было построено.
Лично мне больше по душе был тесный дом, куда я ходил в детстве и юности и где — стоило зайти в него с заднего входа — из кухни доносились запахи съестного. В том доме мне знаком был каждый уголок, включая кладовку, где мы без конца друг от друга прятались. Однажды я скрывался там от Рэба. Но разве хоть что-нибудь в жизни остается неизменным?
Рэб; уже ждал меня в вестибюле. На нот раз на нем была рубашка с воротничком и спортивная куртка. Он приветствовал меня персональной переработкой хора из «Хэллоу, Долли»: Я натянуто улыбнулся. Интересно: сколько я смогу выдержать эти музыкальные представлении? Я спросил, как он себя чувствует. Рэб скатал, что иногда у него кружится голова. Я поинтересовался, насколько по серьезно. Он пожал плечами. — Скажу тебе так, — начал он: — Седой старик раввин… — Уже не тот, что был, — докончил я. — А? Мне стало не по себе. Зачем я его прервал? Почему я такой нетерпеливый? Мы зашагали по коридору к его кабинету. Рэб уже считался почти пенсионером и мог теперь работать когда хотел и сколько хотел. А иногда мог оставаться и дома, — никто не возражал. Но религия зиждется на ритуалах, а Рэб любил ритуал хождения на службу. Он вырастил эту конгрегацию: а 1948 году в ней было всего несколько дюжин семей, теперь этих семей — больше тысячи. Мне даже показалось, что для Рэба это место стало чересчур большим. Слишком много было людей, которых он лично не знал. Появилось еще два раввина: один — главный, другой — его ассистент. Они теперь занимались повседневными делами. Когда Рэб впервые тут появился, о помощниках смешно было и мечтать. Рэб носил с собой ключи от синагоги и сам отпирал се и запирал. — Посмотри, — Рэб указал на стопку нарядно обернутых подарков, сложенных в дверном проходе. — Что это? — спросил я. — Комната для невест. Они здесь переодеваются перед свадьбой. Он провел взглядом по стопке подарков и улыбнулся: — Прекрасна, правда? — Прекрасна? Кто? — Жизнь, — ответил он. ГОД 1967-й… …и дома украшены к Рождеству. Почти все наши соседи — католики. Однажды утром после снегопада мы с приятелем, в куртках с капюшонами и резиновых сапогах, идем в школу. Мы проходим мимо маленького дома, на лужайке которого стоят фигуры персонажей из сцены рождения Иисуса. Мы останавливаемся. Разглядываем фигуры. Мудрые старцы. Животные. — Этот вот Иисус? — спрашиваю я. — Какой этот? — Тот, что стоит. С короной. — Я думаю, это его отец. — А Иисус — это тот, другой? — Иисус — младенец. — Где? — В колыбели, балда. |
