Она помнила, что Кристофоро записал в своем судовом журнале после того, как люди Гуаканагари долго и упорно трудились, помогая ему разгрузить все оборудование и припасы с потерпевшей крушение “Санта‑Марии”: “Они любят своего соседа, как самого себя”. Тогда он открыл для себя, что эти люди обладают истинно христианскими добродетелями, и в то же время считал, что имеет право отбирать у них все, чем они владеют. Золотые рудники, пищу, даже их свободу и жизнь. Ему и в голову не приходило, что они также имеют какие‑то права. В конце концов, они чужой народ, темнокожие, не способны говорить ни на одном понятном ему языке. И, следовательно, не люди.

Для новичков Службы, когда они приступали к изучению прошлого, самым трудным поначалу было понять, как большинство людей почти всегда могли разговаривать с представителями других наций, о чем‑то договариваться с ними, давать им обещания, а затем обо всем забывать и вести себя так, словно то были не люди, а животные. Значат ли что‑нибудь обещания, данные животным? Разве можно признавать за животными право на собственность? Но Дико, как и большинство сотрудников Службы, вскоре поняла, что на протяжении почти всей истории человечества чувство сострадания действовало только в пределах одного города или племени. Люди, не принадлежавшие к этому племени, не были людьми. Они были животными – либо опасными хищниками, либо желанной и ценной добычей, либо тягловой силой. Только время от времени великие пророки объявляли, что люди других племен и даже говорящие на других языках или принадлежащие к другим расам – тоже люди. Постепенно вырабатывались отношения хозяина и гостя. Даже в современном мире, когда на каждом углу провозглашались такие благородные принципы, как всеобщее равенство и братство, мысль о том, что чужак – это не человек, все еще не была предана забвению.

Чего я на самом деле жду от Кристофоро, размышляла Дико. Я хочу, чтобы он сейчас научился проявлять к другим народам хотя бы долю того сочувствия, которое займет достойное место в человеческой жизни лишь через пятьсот лет после его великого путешествия, но окончательно утвердится только после многих кровопролитных войн, эпидемий и голода. Я хочу, чтобы он поднялся над своим временем и стал другим, новым человеком.

И эта девочка, Чипа, будет для него первым уроком и первым испытанием. Как он примет ее? Станет ли он вообще слушать ее?

– Ты не зря боишься, – сказала Дико по‑испански. – Белые люди опасны и склонны к предательству. Их обещания ничего не значат. Если ты не хочешь идти, я не буду принуждать тебя.

– Но тогда зачем же я учила испанский?

– Чтобы мы с тобой могли секретничать, – улыбнулась Дико.

– Я пойду, – сказала Чипа. – Я хочу их увидеть.

Дико кивнула, одобряя ее решение. Чипа была слишком юной и не понимала той опасности, которая таилась для нее во встрече с испанцами; однако большинство взрослых людей очень часто принимают решения, не отдавая себе отчета о возможных последствиях. А Чипа умница, да к тому же с добрым сердцем – и такое сочетание, возможно, выручит ее в трудную минуту.

Часом позже Чипа стояла посреди деревушки, одергивая на себе нательную рубашку, которую Дико сплела ей из травы.

– Ой, как она колется! – пожаловалась Чипа на языке тайно. – Почему я должна ее носить?

– Потому что в стране белых людей, никто не ходит обнаженным.