Катя плохо себе представляла, что это такое. И когда директор Максим Петрович Добров - интересно, говорящая ли у него фамилия? - предложил Кате такой девятый класс, она растерялась.

- Детишек там мало, - убеждал Максим Петрович. А убеждать он умел. И говорил прекрасно. - Всего десять человек. После девятого класса все уйдут, им в школе больше делать нечего. Все ребятишки там довольно тихие, кроме одного... - директор помолчал. - Зато у вас будут два других девятых - дети как на подбор.

Позже Катя никак не могла понять, почему так происходит, и кто, по какому праву, на каком основании выделил детей в этот злосчастный, тяжкий класс коррекции. Он напоминал Кате резервацию, и все, туда попавшие, чувствовали себя изгоями. Отверженные и неполноценные по определению. Да, они плохо учились. Слабо усваивали школьный курс. У них была плохая память и неважная сообразительность. Но они - живые дети! И на них рано ставить клеймо недоразвитых, неспособных учиться в обычном классе. А сверстники из других классов часто презрительно смотрели на коррекционщиков, не хотели с ними дружить, играть, даже просто разговаривать на переменах. Поэтому детишки из коррекционного держались строго обособленной, всегда готовой к отпору стайкой. Они  рано озлобились и стали смотреть на мир мрачно, воспринимать его агрессивно, всегда заранее занимая жесткую оборонительную позицию.

Катя шла на первый урок в коррекционный класс в страхе. Опыт у нее уже был. Но с другими детьми. Эти десять человек встретили новую училку настороженно. Впрочем, как любые другие дети. И того самого трудного мальчика Катя выделила как-то сразу. Конечно, Добров имел в виду именно его.

Темненький черноглазый мальчик, чуть сутулившийся, несмотря на свой невысокий рост и смотревший исподлобья, угрюмо, без тени улыбки... В классе он был очевидным лидером. Его слушались, его любили - интересно, за что? - к нему тянулись. Акрам Таишев...

Почему-то Кате всегда казалось, что дети должны улыбаться. Должны... Но вот не улыбаются. Не умеют или не хотят? Не хотят или не умеют? Близкие по смыслу понятия... А дети - часто такие далекие... Особенно эти. Из коррекционного.

- Рискните открыть тетради. Почему рискните? Потому что я не знаю, что у вас получится, - сказала им Катя. Она чувствовала себя, как перед гастроскопией. - Это честно. И вы не знаете тоже. Но оттолкнемся от простой мысли: вы - ребята молодцы при всех обстоятельствах и при любом раскладе. Ребята-молодчата! С этой мыслью и начнем писать.

Они засмеялись, но чересчур напряженно, искусственно.

Медленно и осторожно Катя пробовала их завоевывать. Сделать это было крайне сложно, потому что все уже хорошо опробованные ею и действенные методы здесь не проходили ни в какую.

В классе коррекции было смешно читать стихи о любви - все начинали дружно хихикать, сально переглядываться  и отпускать смачные шутки.

Здесь было бесполезно, совершенно бессмысленно давать забавные диктанты - юмор дети понимали, но сразу начинали кричать, что текст очень велик, им с таким не справиться. Им бы несколько фраз... И Катя сдавалась, понимая их правоту.

Коррекционщикам  нельзя было долго рассказывать - они быстро уставали, бродили  глазами по сторонам, уставлялись  в окна, перешептывались и  перебрасывались  бумажными шариками.

Сложно было и с домашними заданиями - дети с ними просто не справлялись. Хотя Катя быстро разгадала, что они часто хитрят, находят легкий выход, бравируя и мотивируя тем, что ничего не умеют, не могут, что они не в силах... А пределы этих сил и возможности уже не определить, не выяснить - ведь кто-то когда-то жестоко и безапелляционно ограничил способности этих детей, отправил их в ущербный класс навсегда - из него нет выхода, хотя даже в концлагере ждут освободителей и все-таки дожидаются. Пусть не все...

Чего только Катя  не наслушалась на уроках в коррекционном.