Но ведь не повисли, — грустно констатировала Женя. — Все их замыслы попали в десятку: Лиля так изменилась, что стала похожа на привидение, прозрачное и холодное. Они просто лишили ее жизни, почти убив душу».

Женя смотрела в окно и видела голубое небо за крышами соседних домов, детей, играющих в детском садике. В трогательных панамках, с ведерками и совочками, они были похожи на маленьких крепеньких боровичков и вызывали улыбку и умиление. Окно в коридоре поликлиники было распахнуто, и воробей, нисколько не боясь, уселся, чирикая, на подоконнике рядом с Женей. Она, глубоко вздохнув, закрыла глаза.

«Может быть, я что-то придумала, что-то не поняла во всей этой истории? Все так сложно быть не может!»

Женя открыла глаза. Из окна ей было видно, как в поликлинику направляется молодой симпатичный парень, весь седой и на костылях. Она его узнала. Это был бывший афганец. У него были милая улыбка, добрые глаза, но не было ног, потому что их оторвало снарядом на той войне. У него был заботливый отец и еще «Жигули», которые выделило ему государство вместо ног. Он стеснялся приступов головных болей, которые следовали за ним неотлучно после контузии, и своих обрубков и не хотел обременять этим никого. У него не было личной жизни: он поставил на ней крест. Он был очень обаятельным и скромным, этот парень, прошедший Афганистан. И он не знал, за что он расплатился своими ногами и головой. Он ни у кого не спрашивал об этом и ни на что не жаловался, просто кивал согласно головой, смущенно улыбаясь при этом, в ответ на вопрос: «Часто ли у вас бывают приступы головных болей?» Часто. Он не морщился от боли, когда ходил на протезах, и только капельки пота на лбу и синева под глазами не давали обмануться, глядя на него: он очень страдает.

«Зло есть, — вздохнула Женя, провожая глазами этого парня. — И поражает оно почему-то людей добрых».

Она отвернулась от окна. Она была уверена, что ни в чем не ошибается. Власов не мог быть режиссером. Он был человеком, скорее, бесцветным, вялым, в нем не чувствовалось ни силы, ни эмоций.

«Но может быть, он гениальный актер?» — не сдавалась Женя, выискивая в личности Власова хоть что-то, что хотя бы на мгновение высветило его как азартного, циничного и беспощадного игрока. Ведь только таким мог быть тот, кто с чудовищным хладнокровием замыслил и воплотил изощренную трагедию не на сцене, а в жизни. Он должен был быть тонким знатоком человеческих душ, ибо каждый его ход сопровождается все новыми и новыми страданиями. Он точно знает, чего хочет и как это сделать. Питать такой грандиозный замысел должна была не только месть.

От омерзения Женя передернула плечами. Власов на такую роль явно не тянул: в его глазах постоянно была скука. Он мог укусить, и укусить больно, но все же не смертельно.

Женя вспомнила его раздражение ее непонятливостью на кладбище, но оно было так очевидно, а потому беспомощно, что вызвало у Жени только недоумение. Власов был слабым, а может быть, и сломленным человеком. Продажной шкурой, «шестеркой» на главных ролях.

За всей же этой историей чувствовалась рука осторожного, сильного и опытного врага. Врага. И это не Власов. Это Красовский. Привыкший, как паук в паутине, ждать свои жертвы в казино, оставаясь при этом в тени. Опутывая их намертво азартом страстей, опустошая их кошельки и души.