У Леньки на коленях сидела до пояса раздетая Кайли Моргенштерн…

А Татьяна… А Татьяна поглядывала из-под длинных ресниц на чернокожего капитана и таинственно улыбалась.

А потом Ленька подхватил свою американскую комсомолку на руки и потащил в соседнюю каюту.

И Таня осталась с Джином.

Это была такая интересная ночь. Ночь на русском корабле.

Они проболтали до самого утра. До рассвета. И у них ничего не было. Ничего-ничегошеньки.

Но им обоим было удивительно хорошо. Это было какое-то неповторимое состояние эмоциональной свободы. Какое бывало разве что в детстве, когда в каком-нибудь пионерском лагере можно было с другом поговорить о самом сокровенном. О том, например, что ты мечтаешь о своем школьном учителе. О том, что втайне от мамы и от подруг вырезала из классной фотографии его лицо и наклеила в записную книжку, куда записываешь теперь любимые строчки из Асадова…

Таня рассказала своему черному капитану и про Пашу, и про Григория. И про детей, которые теперь с Лизаветой там, на Западном берегу.

Джин сидел тихо-тихо. Как мышка. Только белые зрачки его мерцали в полумраке каюты.

И перед самым рассветом он только раз позволил себе коснуться ее руки.

– Спасибо вам, дорогая Таня, – сказал он, – вы знаете, как трудно давалась мне жизнь!

И он рассказал.

Рассказал, как во Вьетнамскую кампанию еще до никсоновского Уотергейта он, отслужив матросом палубной команды на авианосце «Дуайт Эйзенхауэр», подал заявление в военно-морскую академию. Рассказал, какими расистскими предрассудками в те годы полнился военный флот. Как было трудно, какие унижения ему довелось пережить.

– А вы знаете, – сказал Джин, – а я ведь видел один ваш фильм.

– Неужели? – изумилась Таня. – В Америке моих фильмов не было в прокате!

– Да, но три года назад мне довелось побывать в Чешской республике в составе делегации по приглашению президента Хавела, там после пяти дней семинара с их военными мы неделю отдыхали в городке Карловы Вары. И по кабельному в гостинице я видел ваш фильм. Это был какой-то исторический боевик про русского поэта.

– Про Пушкина.

– Верно! – Джин замолчал. – Как странно все в жизни получается. Как странно.

Колин с Леней улетели на берег вертолетом.

А Джин захотел лично прокатить Танечку на адмиральском катере. До пирса.

Они стояли, обнявшись на мокрой от брызг палубе. Джин держал левой рукой штурвал, а она щекой прижималась к его сильному, угадываемому даже под толстой штормовкой плечу.

Катер вышел на редан и буквально прыгал с гребня на гребень, бросая обрывки соленых волн в их разгоряченные лица.

И она не пожалела ни о том, что предпочла вертолету соленую и мокрую волю скоростного катера, ни о том, что провела ночь с этим красивым и сильным человеком…

Они молчали до самого пирса.

И только подсаживая ее на высокий обрез металлической плиты, Джин сказал ей, не то вопрошая, не то утверждая:

– До скорого свидания?

– See you… – ответила она, чуть обернувшись.

На пирсе ее ждала дежурная машина съемочной группы «Мунлайт Пикчерз».

– Мадам Розен, вас в гостинице ожидает человек, он вчера вечером прилетел из Лос-Анджелеса, – по-французски сказал шофер из местных сет-ильских канадцев.

Таня слабо владела языком и не сразу разобрала скороговорку шофера.

– Какой человек в гостинице? – переспросила она.