— Дай сюда, — Игорь Иннокентьевич быстро шагнул к ней и отнял платок. — Дай, я посмотрю. Стекла нет, не колет?

— Нет, — растерянно пробормотала Наташа, не понимая, что с ней произошло. — Черт, я разбила бокал…

— А, ерунда!

— Сколько он стоит?

— Я же сказал — пустяки. Забудь! — он аккуратно затянул платок на ее руке. Только сейчас Наташа заметила, что он снял очки, и теперь, несмотря на тревогу и недоумение, его лицо окончательно обрело хищное выражение. — Ну вот, совсем небольшой порез, вот и все. А теперь — что с тобой случилось?

Наташа посмотрела на свою перевязанную руку, на маленькое красное пятнышко, проступившее сквозь платок и сказала:

— А чего это вдруг вы сменили местоимения?

Лактионов засмеялся.

— Хорошо. Что с ВАМИ случилось?

— Не знаю, эти картины так странно на меня подействовали, что мне показалось, наверное…из-за того, что так много всего происходит в последнее время…

— А что происходит?

Наташа чуть было не рассказала Лактионову про дорогу, про венки, про Дика и упавший столб, про Надю, вскидывавшую руку в немом вызове, и фуру-невидимку, про исчезнувшую кровь, странные мысли и неуемное желание рисовать…и вовремя спохватилась, прикусила язык. Игорь Иннокентьевич, конечно же, посчитает ее за сумасшедшую, он и так уже смотрит на нее с опаской.

— Ничего такого не происходит, — быстро сказала она. — Я, наверное, просто переутомилась. Мне лучше поехать домой…

Лактионов подошел к ней почти вплотную и тихо спросил:

— Почему вы так остро реагируете на работы Неволина?

Почувствовав в вопросе особое ударение, Наташа быстро вскинула на него глаза и сделала шаг назад — ей не хотелось стоять с ним рядом.

— Я? Что это значит? На других они тоже действуют?

— Да, но не так. Вы так смотрите на них, словно знаете все, словно сами их рисовали. Словно воотчию видели и знали тех, кто на них изображен, а потому боитесь.

— На других они тоже действуют?! — повторила Наташа, повышая голос. — Как?

— Эти картины действительно очень странные, думаю, не зря они обросли такими слухами. Они очень сильно затрагивают человеческую психику. Если долго смотреть на них, можно почувствовать в себе что-то опасное, можно даже сделать что-то, — он снова приблизился к ней, и на этот раз она не отступила, глядя на него с растущей яростью. — Это — как гипноз, как психотропное оружие, они обнажают в нашем подсознании все самое темное, что мы всегда так старательно прячем даже от самих себя. Но вы реагируете совсем не так.

— На вас они тоже действуют?! — глухо спросила Наташа, сжимая дрожащие пальцы правой руки в кулак и с трудом сдерживаясь, чтобы не разбить в кровь это изучающее, ухмыляющееся лицо.

Игорь Иннокентьевич кивнул.

— И зная это, вы оставили меня здесь одну, не предупредили?! — крикнула она, не боясь, что ее может кто-то услышать. — Хотели поставить опыт?! Да вы…

— Тихо, тихо! — Лактионов ловко поймал Наташину руку, уже метнувшуюся к нему, чтобы ударить. — Ничего бы не случилось. Я все время был за дверью. Конечно, я бы не допустил, чтобы вы тут сошли с ума.

— Вы врете!

— Ну ладно, ладно, не нужно громких слов! Неужели вам самой не интересно? Расскажите, что вы чувствовали, когда смотрели на них?

— Отпустите меня! — она рванулась.