Этот насыщенный период жизни оказал большое влияние на формирование моего характера. По мере созревания в двадцатилетнего, а потом и совершеннолетнего мужчину становилось все более сложным и мое отношение к шахматам. Изначальный толчок, давший старт моей шахматной карьере, иссяк. Мне приходилось бороться с новыми демонами. Неуверенность в себе и враждебность стали частью моей жизни, но в Европе на меня не давила популярность, так мешавшая дома.

Я изучал шахматы и литературу, путешествовал по миру налегке, с записной книжкой и рюкзаком. Обосновался я в маленькой деревне под названием Врховье, притаившейся в горах

Южной Словении, откуда открывался вид на Северную Италию.

Жизнь была полна романтикой, долгими прогулками по окрестным лесам и все более глубоким погружением в теорию шахмат, в частности в изучение скрытых нюансов девяти партий, только что сыгранных против гроссмейстеров в Амстердаме, Будапеште и на Крите. После завершения этой трудной работы мне предстояло принять участие в еще одном большом турнире далеко отсюда.

В эти годы у меня сформировалось новое и очень личное отношение к шахматам. Я по-прежнему неустанно работал над разбором партий, но сейчас мной двигали не столько амбиции, сколько стремление к самопознанию. При том что понимание игры становилось все более глубоким, на соревнованиях я по- прежнему вел себя нестабильно, а иногда и вредил себе. Перед отъездом на турнир меня постоянно мучило раздражение, поскольку наполненная молодой романтикой и самопознанием жизнь нравилась мне намного больше. Когда же наконец я заставлял себя отправиться на турнир, то партия на партию не приходилась: некоторые я проводил просто блестяще, а в других, казалось, муза покидала меня. Следовало выяснить, каким образом можно избавиться от ненужного багажа; поэтому я разработал метод обучения, позволивший слить воедино мою жизнь и шахматы.

На этом этапе карьеры, несмотря на все проблемы, я по-прежнему продолжал оставаться сильным шахматистом, боровшимся против конкурентов мирового уровня. Каждая турнирная партия была связана с непредвиденными трудностями и многочасовым неуклонно растущим напряжением. Я и мои оппоненты не уставали предлагать друг другу все более изощренные задачи, нагнетая давление до такой степени, что, казалось, и доска, и мозги закипали и вибрировали на грани взрыва. Иногда технические навыки играли решающую роль, но гораздо чаще кто-то просто ломался, как будто небольшая слабость в сознании внезапно разрасталась и выплескивалась на доску.

Именно эти моменты, в которых сталкивается техническое мастерство и психологическая устойчивость, и стали предметом моего изучения в шахматах. В ходе девятираундового турнира я четыре или пять раз оказывался в критической позиции, которую не вполне понимал или в которой совершил ошибку. Немедленно после каждой такой игры я быстро вносил ходы в свой компьютер, делая попутно заметки о пути своих рассуждений в этот момент и своем эмоциональном состоянии на разных этапах борьбы. Зато по окончании турнира, обогащенный свежими впечатлениями, я возвращался в Врховье и разбирал критические моменты партий.

Эту работу в предисловии я назвал «изучение цифр, чтобы забыть о цифрах». Обычно длительные занятия проходили примерно так: я начинал разбирать критическую позицию в одной из предшествующих игр, в которой одной только интуиции не хватило, чтобы успешно справиться с проблемой. Сначала мозг чувствовал себя как бегун в начале дистанции холодным зимним утром — замерзшим, не испытывающим энтузиазма относительно предстоящего забега и грустным.