|
Затем я начинал двигать фигуры, вспоминая свои атакующие идеи по ходу матча и анализируя, почему они не дали результата. Я старался разобрать по косточкам позицию противника, выявить скрытые ресурсы защиты. Тем временем мозг постепенно оттаивал, осознавая динамику ситуации, не вполне понятную в ходе партии. С течением времени кровь начинала быстрее бежать по жилам, на лбу выступал пот, я втягивался в работу и находил неисчислимые варианты обострения позиции по мере обдумывания того, что для компьютера показалось бы биллионами возможных вариантов. Словно бегун, спокойно преодолевающий дистанцию, процесс мышления тек беспрепятственно, свободно и ускорялся по мере того, как я увлекался разбором позиции. Иногда я не вставал из-за шахматной доски по шесть часов подряд, иногда разбор одной партии требовал примерно тридцати часов в неделю. Мне казалось, что я живу, дышу и сплю в этом лабиринте; затем, как будто по мановению волшебной палочки, проблемы решались сами собой и приходило понимание ситуации.
Глядя на критическую позицию из собственной игры на турнире, занимавшую мой ум в течение нескольких дней или недель, я вдруг находил кажущееся очевидным решение. Обнаруживался наилучший ход, появлялся правильный план действий и верное понимание позиции в целом. Я не могу объяснить это новое знание словами или описанием приходящих в голову позиций. Я воспринимал его как нечто элементарное, например течение воды или легкий бриз. Моя шахматная интуиция поднялась на новый уровень. Это и было изучение «цифр, чтобы забыть о цифрах». (Важно понимать, что под понятием «изучение цифр, чтобы забыть о цифрах», или «форм, чтобы забыть о формах», я имею в виду процесс, в котором техническая информация трансформируется в нечто наподобие естественного интеллекта. Иногда это действительно цифры, а иногда принципы, модели, вариации, приемы и процедуры, идеи. Хорошим примером изучения цифр, чтобы забыть о цифрах, может служить самый первый урок начинающего шахматиста. Он узнаёт, что местоположение фигур может быть описано количественно, что слон или конь стоят трех пешек, ладья — пяти пешек, а ферзь — девяти. Новички часто считают в уме или на пальцах, чему равна стоимость той или иной фигуры, прежде чем произвести размен. Но со временем они перестают считать. Фигуры приобретают ценность не только сами по себе, но и как части общей позиции. Они могут перемещаться по доске, как своего рода очаги силы. То, что когда-то было заучено как математическая пропорция, ныне воспринимается интуитивно.) Поразительным побочным действием этого метода анализа стало то, что я начал видеть связь между ограничениями в понимании сути шахмат и своим меняющимся представлением о мире. В процессе изучения критических ситуаций я заметил, что большое значение имеет предчувствие, которое было у меня в каждой конкретной игре. Ранее я уже говорил о том, как в стрессовой обстановке шахматных турниров напряжение интеллекта растет одновременно с нагнетанием напряженности на доске, и ошибка в ходе чаще всего выливается в психологические проблемы разного рода. Почти неизбежно допускаемые в турнире ошибки усиливали общее психологическое напряжение, и со временем я начал замечать, что шахматные проблемы обычно оказывали влияние и на мою жизнь вне шахмат. Например, во время поездки в Словению тяга к приключениям заставляла меня постоянно отправляться в путь, писать, осматривать достопримечательности, но при этом я очень скучал по своей семье. Мне не так уж часто доводилось говорить по-английски, поскольку все остальные (кроме моей девушки, которая знала английский язык) предпочитали общаться на ломаном испанском, плохом итальянском и еще худшем сербохорватском. Я был чужаком в чужой стране. Впрочем, во Врховье я чувствовал себя как дома. Мне очень нравилась спокойная деревенская жизнь, как и возможность спокойно заниматься самопознанием. Но почти каждый месяц, а то и чаще, я вынужден был покидать Словению и в одиночестве отправляться в Венгрию, Германию или Голландию, чтобы сражаться в изматывающих двухнедельных турнирах. |
