Марк Дворецкий и Юрий Разуваев — столпы русской школы шахмат. Эти, по мнению многих специалистов, величайшие тренеры по шахматам в мире посвятили свою жизнь превращению талантливых молодых мастеров в гроссмейстеров мирового класса. Они оба располагают невероятным количеством эксклюзивного обучающего материала для игроков топ-уровня, и вряд ли кому-то удастся найти хоть одного гроссмейстера, не испытавшего влияния кого-то из них. В возрасте от шестнадцати до двадцати одного года я имел возможность тесно сотрудничать с обоими легендарными тренерами; думаю, что влияние их диаметрально противоположных стилей и методов обучения имеет огромное значение для учеников во всех их последующих начинаниях. Сыграли они огромную роль и в моей жизни.

При встрече с Юрием Разуваевым вы ощущаете необыкновенное спокойствие. У него простой и спокойный нрав буддийского монаха и мягкая, чуть ироничная улыбка. Если надо решить, например, куда пойти обедать, то он, скорее всего, пожмет плечами и скажет, что готов оказать честь любому варианту.

Его речь такая же абстрактная. Мягкие комментарии звучат как японские коаны, поэтому в разговоре они скользят сквозь ваше сознание, словно морской бриз. Когда в поле зрения появляется шахматная доска, лицо Разуваева расслабляется, взгляд становится пронзительным, и в нем светится острый как бритва ум. Анализируя партии вместе с Разуваевым, я чувствовал, как, интерпретируя мои ходы, он проникает в самые глубокие слои моего подсознания. После всего нескольких часов совместной работы у меня возникло чувство, будто он знает меня лучше, чем кто- либо другой за всю мою жизнь. Это было все равно что играть в шахматы с Йодой.

Марк Дворецкий — совершенно другой по характеру человек. Я убежден в том, что для шахматных профессионалов изучение его книг важнее, чем изучение книг любого другого автора, ведь это прекрасный подготовительный курс для шахматистов мирового уровня. Даже мастера спорта и гроссмейстеры международного класса изучают их как шахматную Библию. Изучение книг Дворецкого требует многих месяцев упорного труда, поскольку они перенасыщены идеями относительно некоторых составляющих продвинутого шахматного мышления, известных лишь узкому кругу людей. Поразительно, сколько часов я провел, прорабатывая главы из его книг; мозг, казалось, закипал от напряжения, доходя до предела своих возможностей. Дочитав до конца очередную главу, я чувствовал себя полностью опустошенным, но осознавал, что обогатился пониманием неизвестных ранее нюансов шахматного потенциала. Короче говоря, этот человек — гений.

В жизни Дворецкий — высокий, крупный мужчина в очках с толстыми стеклами, иногда забывающий переодеваться и принимать душ. Он чувствует себя неловко в обществе и, если не говорит о шахматах или не играет в них, напоминает рыбу, вытащенную из воды. Я встретил его на первом матче Карпов — Каспаров за звание чемпиона мира в Москве. Мне тогда было семь лет, и на протяжении всей моей юности мы иногда встречались, чтобы разобрать ту или иную партию. Иногда он жил у нас по четыре-пять дней во время своих визитов в США. Создавалось впечатление, что все, что не касается шахмат, ни в малой степени его не интересует. Если мы не занимались разбором партий, он сидел в своей комнате, неотрывно глядя на какие-либо шахматные позиции на мониторе своего компьютера. За едой мог бормотать что-то неясное, роняя крошки на пол, а во время разговора в уголках его рта собиралась обильная слюна, иногда стекавшая вниз, как капли клея. Если вы читали прелестную новеллу Набокова «Защита Лужина» об эксцентричном шахматном гении Лужине, то знайте: Дворецкий — это и есть Лужин.

За шахматной доской Дворецкий пробуждается к жизни.

Он изящно передвигает фигуры своими толстыми пальцами.

Он очень самоуверен, даже самонадеян. Напротив подающего надежды ученика он чувствует себя по-настоящему дома и немедленно начинает сооружать для него невероятно сложную шахматную задачу.