— Ваше высочество, ваше высочество, ну как же так можно, — он всплеснул руками. — Не предупредив, не прислав весточку его величеству…

— Ну что вы, маркиз, — я криво усмехнулся. — О каких весточках может идти речь, если единственное, о чем я могу сейчас думать, это как бы забыть весь тот ужас, который нам пришлось пережить и в Атараксе, и по пути сюда, когда мы, как какие-то простолюдины, прячась и крадучись пробивались к границе.

— О, я даже представить не могу, что вы пережили, — он снова вытер пот. Я продолжал стоять, и он был вынужден делать тоже самое, даже, если бы я предложил ему присесть. А я не предложил и не собирался. — Я очень мирный человек и мне дурно становится от одной мысли о том, что вы пережили. Но, я могу выражать вам соболезнования бесконечно, а ведь вы правы, вам нужно прежде всего отдохнуть. Однако мой господин, его величество король Генрих, как только узнал, что вы приехали в его столицу и обосновались в посольстве, сразу же послал меня как посла доброй воли, предложить вам свое гостеприимство. А если вы откажетесь, а он в своей мудрости предусмотрел и этот вариант, то предложить вашему высочеству прибыть завтра ко двору, чтобы пообедать с венценосной семьей и обсудить дела. Возможно ему удастся вас переубедить, — он засмеялся довольно противным смехом и погрозил мне пухлым пальцем. Ну конечно, кто я сейчас такой, чтобы со мной церемониться. Но и слишком борзеть нельзя, ведь всякое может произойти. Вот маркиз и крутился, чтобы и не уронить собственное достоинство, и ненароком не оскорбить почти короля, правда, без королевства, но ведь это могли быть детали, на так ли?

— Я с удовольствием приму предложение его величества отобедать завтра с ним, его очаровательной супругой и детьми, — я благосклонно наклонил голову, выражая полный одобрямс. Маркиз тут же расплылся в улыбке и поклонился придворным поклоном, не слишком глубоким, но и не просто кивнул как равному. Вот ведь… жучара. Истинный царедворец.

— Я поспешу предать ваш ответ его величеству, а также то, что имел счастье лицезреть вас совершенно невредимым, лишь измотанным свалившимися на вас бедами.

Я махнул рукой, отпуская этого, как он сам сказал добровольного почтальона. Не удивлюсь, если он действительно сам вызвался ко мне сгонять, благо недалеко. Хотя вряд ли он пешком бежал. А карету, скорее всего оставил возле парадного входа, который отсюда не видно. Дождавшись, когда маркиз свалит, я опустился в кресло и задумался. Что-то странное творится в Вигарасе, что-то непонятное, а от этого опасное. Я ведь ожидал визитера, вот только я думал, что это будет человек канцлера. Неужели старик сдает позиции? Или я умудрился попасть в самый разгар борьбы за власть? Неужели Генриху надоело играть вторую скрипку, и он решил самостоятельно порулить страной? В такое время? Черт! Я с силой провел рукой по волосам. Что же делать?

За окном замелькали лампы, застучали копыта, а зычный рев Мозеса был слышан даже здесь, через толстое стекло. Так, они вернулись.

Я вскочил и бросился к двери, даже не подумав посмотреть перед этим в окно. Зачем, если буквально через минуту все сам увижу?

А насчет Генриха, не буду пока делать скоропалительных выводов. Завтра посмотрю, что к чему.

С этими мыслями я выбежал из дома и быстрым шагом пошел по дорожке к заднему двору. Когда я вышел на освещенный фонарями двор, то увидел, что почти все обитатели посольства столпились вокруг телеги. Недоброе предчувствие снова кольнуло в грудь. Я поспешил к предмету повышенного интереса, расталкивая людей, которые сначала меня не замечали, а когда узнавали, то почтительно давали дорогу, отводя глаза.

Я остановился у телеги и тупо смотрел на ее страшное содержимое, не понимая, как это могло произойти, и почему именно сейчас, когда мы почувствовали себя в относительной безопасности.