К моему облегчению, родители восприняли новость спокойно. Мать слегка погрустнела, отец помрачнел, но останавливать меня никто даже не собирался. Наверное, мы все понимали, что так будет лучше, и в начале лета я вновь поселился в бабкиной квартире, которую к тому времени всерьез уже считал домом. Мать забегала часто, даже чаще чем обычно, наполняя мой холодильник кастрюльками со снедью – готовить я так и не научился, да и зачем. Раз в неделю, обычно в выходные, мы с отцом ходили на долгую прогулку в парк. Разговаривали. Вернее, он говорил, я слушал. Отец рассказывал о своей молодости, о том, как встретился с мамой, пытался объяснить, какое это счастье для мужчины – создать собственную семью, найти любимую женщину. Я вдыхал полной грудью сладость цветущих лип, слушал, соглашался и остро понимал, что настоящей семьи, детей, жены, у меня не будет. А потом возвращался в пустой дом, усаживался на диване и захлебывался водкой. До приятной дремоты. Ну почему отец травит мне рану? Внуков так ему охота? Так пусть к Лехе и лезет! Женился брат, пусть и о детях думает, так почему же я?

Лето было жарким и удушливым, незаметно подкравшаяся, сгладившая жару осень казалась спасением. В первый день учебы я и не собирался появляться в универе – это брат поднял меня с кровати, заставил собраться, засунул меня в черную ауди и довез до кругом раскинувшегося вокруг автостоянки здания.

– Вечером за тобой заеду, – кинул он.

– Я не маленький мальчик.

– А временами кажется, что очень даже маленький…

Я со злостью захлопнул дверь его ауди и направился к укутанному в марево высоких тополей универу. Погода была очумелая – осень сыпала золотом, истекала медовым светом и моросила слепым дождиком. Сидеть в такую пору в аудитории было подобно пытке, да и спать хотелось невыносимо.

Но раз уж приехал, надо идти. Знал бы, что так будет, хрен бы пошел.

Я закинул рюкзак на плечо, глянул на мобильный и понял, что опаздываю. Впрочем, оно и к лучшему – год я пропустил и теперь надо было заново обрастать знакомыми, при этом в среде, где все уже «устаканилось» – все всех знали, все разбились на группы, и мне, новичку, там, наверняка, места не было. Да я и не жалел. Не было, и ладно, я даже любил свое одиночество…

Толстая вахтерша посмотрела на меня с легкой злостью, залитые солнечным светом коридоры универа были пустыми и сонливыми, покачивала изрезанными ветвями стоявшая у стены пальма. Я свернул в боковой коридор, пробежал по ступенькам и осторожно вошел в огромную, рассчитанную на сотни полторы человек аудиторию.

А все осталось тем же – и крытые темными панелями стены, и узкие окна, света которых не хватало даже в самый солнечный день, и длинные, серые парты, ступеньками уходящие вверх, и откидные стулья, половина из которых была сломана.

Впрочем, всей аудитории нам и не требовалось – на лекции стандартно приходила четверть всего потока, то есть человек пятьдесят, сейчас и того меньше – от силы тридцатка соберется. А чего уж там – посещаемость необязательна, то, что бубнит профессор до конца понимает хорошо если пара людей из всей аудитории, а остальные и понимать не собираются. Им диплом нужен, бумажка о законченном высшем, ни на что большее они, собственно, и не претендуют. А уж тем более не согласны тратить на все это драгоценное время. Уж я-то знаю.

Я прошел по крытым серым ковром ступенькам, и спотыкнувшись, тихонько выругался. Вот еще носом мне не хватало в этот коврик. А подняв глаза…

Сначала я заметил только карий взгляд. Умный, внимательный, слегка насмешливый, стрелой впившийся мне в сердце. Я вмиг понял очень многое. И что, мать твою, я влюбился! И что любовь та, сука, будет болезненной и мучительной, и что этот насмешливый, симпатичный парнишка наверняка натурал гребаный, а я обломаю, круто обломаю об него зубы… но разум говорил, а сердце действовало.