Их нельзя оттуда достать, разве только влететь шмелю. Их нельзя, нельзя прочитать. Там одно лишь слово люблю.

Кто же так бесконечно глуп? Вот уж сколько веков подряд Лупят молнии в старый дуб, И записки наши горят.

Он вел меня.

Пошли как раньше — к ней.

За двориком пустырь.

Остановились.

— Вот тут, — он показал, — тут свалка дней, ночей и снов, которые вам снились, когда я был тобой. А это боль — вот этот камень, на который можно… Греха в том нет, оставим свой пароль, да, вивлямур, расшифровать несложно.

— Ах ты негодник. Ногу задирать на этом самом месте, и не стыдно?

— Отнюдь, отнюдь. Не расположен врать, собачья нравственность не инвалидна.

И землю лапами — назад, назад, мокрый снег, несостоявшаяся зима, мокрый снег, хлопья хлипкие с талым коротким дыханием плачут, с талым коротким периодом полураспада, образующим коленопреклонную слякоть, ничего не успев, еще ничего не успев ощутить, опять плачут, наощупь ища друг друга, как рифмы, слепливаясь, мокрый снег, мокрый снег, век обвисших не подымая, обреченно не подымая век, опять слепнет, слепнет опять от узнаваемости всего и вся, опять знает, знает опять, что так жить нельзя, жить нельзя но что делать.

Золото из воздуха на деревья выпало, засветилось выпукло, позументы выткало. Нет, не осень это, а рассада звездная — именины золота, день рожденья воздуха.

25 апреля

Март

Ночная Нежная Другая назвал цветок предполагая неназванными все цветы Ночная Нежная Другая спросила взглядом не мигая зачем на свете я и ты Бог знает для какого дела одной душе нужны два тела и что должны они посметь ты все смогла ты все сумела и у последнего предела прощенья попросила смерть

Резво, лазорево, розово резали зеркало озера весла, плескаясь в блеске. Руны, буруны, бурлески… Следом за ними ныряло солнца изображение, в борт не волна ударяла — волноопровержение — розово, резво, лазорево мчались удары обратно, разорванными узорами расходясь безвозвратно.

Лодка — двухместка, ласты и леска.

Лето и лес впереди.

Песня и пляска блеска и плеска — Господи, погляди!

Тебе В Забожье, недалеком уголке, где мудрость магазинная забыта, живет костер, и в каждом угольке встречаются глаза и строчки чьи-то, в Забожье, где наивная трава, еще не огорошенная взглядом, и ландыши, как первые слова ребенка, очутившиеся рядом, о правилах спряжений не скорбя, беседуют негромко, но не робко, а в двух шагах, во сне, сама в себя перетекает речка Неторопка и простодушно смотрит на кресты неведомая древняя деревня, в Забожье, где забвение и ты слились в одно, и дальние деревья тем ближе, чем заметнее закат… О чем я?.. Задремал.

Вернусь назад, в Забожье…

IV. ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА

Слоняга

Кважды ква

Происшествие

Про табачный дым

Январский черт

Кто еще там верит в Дед-Мороза?

Пенсия по случаю склероза, слышали? Не велено трещать, велено тащить и не пущать.

Взрослым — шиш под нос, а для детишек елки-палки без затей и шишек.

Я же, братцы, неуничтожим, потому что у меня режим.

Изо всех чертей я один альбинос, без копыт, без когтей, а где хвост, там нос.

Но зато уж рога — как рога!

Кому хошь проткну потроха!

Эй! Сынки и дочки, берегите почки! Прячьте глотки! Я колдую. Из углов в колготки дую. Слышь? — На крыше завываю: я бываю!

Ну а кто во мне сомневается, пусть по-черному одевается и с утра костыляет в лес.