Шагайте, не оборачиваясь, не трогайте звезд руками, мы память не потеряли, но это другая память, по образу и подобию вам грезится возвращение, но нас облака позвали за всех попросить прощения.

Прощайте же, мы уходим, как дождь сквозь песок пустыни, прощайте во имя Неба, прощайте, как вас простили, прощайте, живите и радуйтесь, помнить не обещайте, пусть солнце вас опьяняет и греет любовь, прощайте.

И взойдешь однажды на гору и увидишь огонь.

Встанет прямо перед тобою высокое пламя, нога потеряет опору, вскрикнет ладонь и другая ответит ей — птицей с запрокинутыми крылами полетишь не дыша…

Так родится твоя душа.

Всеведение, знаю, ты во всех — ты переулок мой и дом соседний, и первая слеза, и первый смех, и первая любовь, и взгляд последний…

Расколото сызмальства на куски, по одному на единицу крика, ты плачешь и спешишь, как земляника, засеивать пожарище тоски, разбрызгано, как праздничный огонь, по искорке на каждую ладонь — Всеведение — да — твои осколки

я нахожу впотьмах на книжной полке,

в морской волне,

в заброшенном саду,

в зрачках звериных, в розах озаренных,

в узорах сна,

в предутреннем бреду,

в оставленных кострищах, в женских стонах,

в видениях на мраморной стене, ты догораешь — там, в последнем сне — ты улетаешь…

VIII. РИМСКИЕ ПЛИТЫ

Там, в роще буколической осоки желтел какой-то холмик невысокий, и цинии кудрявые цвели, и кто-то бормотал из-под земли…

Вот, вот… Замшелая плита, влитая в оскаленную почву… Вот ограда, седой фонтан, ступени, часть фасада, молчащий торс, кричащая рука, плющом обвитый жертвенник Фортуны, знакомый с детства профиль старика… Проснулась память. Первая строка открыла веки.

Имя мое, прохожий, не скажет тебе ничего.

Был я Теренций флейтист. Но что толку буквы пустые пустым подставлять глазам?

Жил иль не жил, для тебя разницы в том не вижу.

Ты ж для меня, признаюсь, и вовсе ничто, будь ты и богом богов, не убедишь меня, что прочитал эту надпись.

Чем докажешь, что жив?

Криком своим, сотрясением воздуха?

Кто не дышит, в чужое дыханье не верит.

Если ты жив, объясни, чего ради жизнь продолжается, сдунув меня как пылинку и не заметив Приказ о вскрытии вен исполняя, не позабыв завещать имущество Приказавшему, вспомнил, уже отходя, о клетке со львом, оставленной без присмотра.

Там мой голодный приятель сидит, ожидая трапезы, дверь не заперта,

Каска, будь добр, наведайся, то-то обрадуется.

Я о тебе забочусь, славный доносчик мой, не мешало бы поразмяться.

Кроме любви, путник, ничто жажду не утоляет.

Женщина я. Чашу свою допила.

Выпей и ты свою.

Стой!

Здесь похоронен Фрозий Левша, легионер. С Цезарем брал Британию.

Правой колол. Левой рубил.

Пылью кровь останавливал. Меч, пустая мошна, плащ и пробитый шлем.

Это я, Хлоя.

Шлюхой звалась за резвость, ведьмой за мудрость.

Мрамор — последний любовник.

Лежать под ним вечно.

Тит Виночерпий приветствует вас, граждане. Мимо пройдя, не забудьте: бочка не бесконечна. Есть, однако, в подвале другая.

Надпись на этой стеле да будет краткой, как жизнь Сильвии непорочной.

Марк, твой вдовец, с тобою отныне, и дни не торопит.

Не убеждай меня, Главк, нет, и луна не вечна. Выйдет положенный срок, и пропадет вместе с небом. Время сотрет следы, надпись, как рану, залижет, но восстановится все в миг, когда время умрет.

Здравствуй, Гнезия, супруга, как дела, удобно ль спать?

Слышал я, актер Будила приходил к тебе опять. Евнух ныне он достойный с пустотою между ног, а со мной кинжал, которым я обоим вам помог.