|
Я хотела подойти к ней, но она посмотрела на меня блуж-дающим взглядом и, схватив камень, швырнула бы им в меня, если бы Фрюманс не успел вырвать его у нее из рук. – Ничего, ничего! – крикнул он, видя, что я страшно испугалась. – Это у нее нервный припадок, солнечный удар, это сейчас пройдет. Спускайтесь медленно по тропинке, дети, через несколько минут она тоже сможет пойти. Я помогу ей, не бойтесь. – Я останусь здесь, – ответила я, – я не боюсь. Мариус тоже не боится. Не так ли, Ма-риус? Скажите, что нам нужно делать, господин Фрюманс. – Ничего. Вот она уже почти успокоилась. Все кончилось. Пойдемте. Я возьму ее под руку. А вы, дорогой Мариус, помогите вашей кузине. По этой тропинке не так-то легко спуститься. Мариусу было тогда пятнадцать лет, и он стал более выносливым, чем раньше, хотя он по-прежнему боялся солнца и усталости. Он продолжал презирать Фрюманса и очень любил Денизу, но Дениза безумная внушала ему скорее страх, чем жалость, и он ускорил шаги, чтобы отойти от нее подальше, забыв обо мне и о просьбе Фрюманса. У подножия горы мы увидели слугу, приехавшего в двуколке за нами. Фрюманс посадил туда Денизу, которая, казалось, немного успокоилась, и предложил нам пройтись домой пешком. Я очень обрадо-валась, но Мариус не послушался: он вскочил на козлы рядом с кучером и предложил мне последовать его примеру. Я уже собиралась по привычке подчиниться его капризу, как вдруг почувствовала, что Фрюманс как-то по-особенному взял меня под руку. – Если вы не устали от жары, – сказал он, – я предпочел бы, чтобы вы тихонько про-шлись пешком. Милая девочка, – сказал он, когда мы остались на тропинке вдвоем, – я не опасаюсь того, что Дениза вообще относится к вам плохо. Однако у этой бедной девушки некоторое время тому назад появились очень странные мысли, и сейчас она даже, по-видимому, не узнает тех, кого любит. Вот почему я позволил себе разлучить вас с ней, не сердитесь уж на меня. Помимо наших уроков, я присваиваю себе только такую власть над вами, которая способна предохранить вас от опасности или горя. – Разве Дениза опять сойдет с ума да так и останется? – спросила я и заплакала. – Нет, нет, это пройдет. Но вы, значит, думаете, что она уже сходила с ума? – Да, я знаю об этом, – ответила я, – мне говорила старая Жасинта. Фрюманс сделал вид, что сомневается в этом. Его беспокоило то, что я так взволнова-на: он, в противоположность Денизе, ратовал за то, чтобы дети пребывали в безмятежном неведении и ничего не знали о темных сторонах жизни. – Спать и расти, – часто повторял он, – вот что им нужно прежде всего. Все, что нару-шает эти две важнейшие жизненные функции, поистине отвратительно. Как встревожился и опечалился бы бедный Фрюманс, если б у него закралось хоть ма-лейшее подозрение, что я слышала бредовые речи Денизы и что мой возбужденный ум уже искал ключ к этой загадке! Почему Дениза обвиняла Фрюманса в том, что он в меня влюб-лен? Но прежде всего – что такое любовь? Не было ли это слово изобретено для разных Амадисов и Персине из старинных легенд? Не то же ли это самое, что и дружба, только дружба более утонченная, романтическая и способная совершать великие подвиги? Могло ли случиться, что Фрюманс влюбился в меня и мечтал когда-нибудь жениться на мне, он, который в свои двадцать три года казался мне глубоким стариком. А кроме того, ведь Фрю-манс сказал в заключение: «Нет, это было бы нехорошо!», а я привыкла относиться к его словам с уважением. Так я молча и прошла весь остальной путь, мучительно раздумывая обо всех этих неразрешимых и даже опасных в моем возрасте вопросах. Фрюманс приписал мой задумчивый вид тому печальному эпизоду, свидетельницей которого я невольно стала, и воздал должное моим чувствам. Когда мы уже были около усадьбы, он взял меня за руку и сказал: – Не думайте, что вас на длительное время разлучат с вашей кормилицей; она, несо-мненно, выздоровеет. |
