Было трудно представить, что вчера в океане бушевал ураган. Солнце рассыпало золотистые блики по мерцающей поверхности воды, на небе не было видно ни облачка. Одежда Мануэля высохла, он утолил жажду и приободрился. Тревожные мысли схлынули, точно волны прибоя, воспоминания растаяли, словно снег на солнце. Жизнь по-прежнему была игрой, будущее тонуло в тумане, вчерашнего дня не существовало, и следовало наслаждаться сегодняшним.

Мануэль обнаружил индианку и мальчика крепко спящими прямо на голых досках. Он посмотрел на женщину. Для туземки она была довольно красива, хотя пережитые испытания отразились на ее лице, превратив его в суровую маску. Между бровей залегла складка, а уголки четко очерченных губ были слегка опущены.

Мужчина перевел взгляд на мальчишку. Его кожа была светлее, чем у женщины, а характерные для индейцев черты сглажены примесью европейской крови. Полукровка! Едва ли можно придумать что-то похуже. Его не примет ни тот, ни другой мир, даже если он унаследовал от обоих все самое лучшее. Для испанцев он будет «грязным индейцем», для индейцев – «проклятым бледнолицым».

Женщина открыла глаза и уставилась на Мануэля. Он не понял, узнала ли она его, как и не мог сказать, понимает ли она по-испански. Пока Мануэль решал, как с ней быть, индианка неожиданно заговорила первой:

– Куда мы плывем?

Она немного коверкала слова, но, к счастью, с ней можно было объясняться.

– В Испанию, – ответил Мануэль.

– Что это?

– Это такая страна. Я там родился, – с усмешкой добавил Мануэль, подумав, что давно позабыл о том, что такое родина.

– Там живут белые люди?

– Да, много белых людей.

Лицо женщины казалось сосредоточенным и бесстрастным, но в глубине черных глаз таилась боль. На мгновение испанец увидел в них отчаяние пленницы, потерявшей надежду на освобождение.

– Твой сын? – Мануэль кивнул на мальчика.

– Да.

– Что вы делали в Гуатулько?

Индианка протянула руки, и Мануэль увидел на ее запястьях следы оков.

– Я убью всякого, кто назовет меня рабыней, – медленно произнесла женщина.

Мужчина поморщился.

– Думаю, здесь тебе это не грозит. Я могу попросить капитана высадить вас в ближайшем порту, но боюсь, что вы не сумеете добраться обратно и пропадете.

Индианка молчала, и тогда он спросил:

– Как тебе удалось освободиться?

– Когда начался ураган, люди, которые называли себя моими хозяевами, сняли с меня цепь и отпустили.

– Почему тебя держали на цепи?

– Я могла убежать. Отравить их еду. Убить.

Мануэль покачал головой. Для многих индейских племен война была образом жизни, они воспринимали ее как смысл своего существования, как искусство. Их женщины слыли настоящими амазонками, их было невозможно поработить.

– Что ты делала в доме своих хозяев?

– Готовила пищу. Они меня научили.

– Значит, ты все-таки покорилась?

– Нет. Просто я знала, что они могут отнять у меня сына.

– Из какого ты племени?

– Мапуче, или араукана, как вы нас называете.

В глазах Мануэля вспыхнул подлинный интерес. Его соотечественники могли завладеть целым миром, но только не душами и сердцами представителей этого племени.

– Араукана?! Как ты угодила к испанцам?

Ее ответ был предельно коротким:

– Была война, я попала в плен.

– Кто отец твоего сына?

– Не знаю. Бледнолицые мужчины взяли меня силой, их было много.

– В таком случае ты должна ненавидеть этого мальчишку, – пробормотал пораженный Мануэль.

Индианка смотрела на него как на глупца.

– Мать не может ненавидеть своего ребенка.