Хорошо, улыбаюсь я как бы улыбкой. На улице как бы (и в самом деле) светило солнце, я словно бы шел — и впрямь шел — по улице Этвеша к зданию Архива, почти ослепленный, ошарашенный этим потоком света, время от времени на несколько шагов закрывая глаза: золотое утро, чего мне бояться?

Как бы, словно бы. Во дворе меня приветствует историк К. М., изучаем, исследуем? Мы здороваемся за руку. Можно сказать и так, и меня охватывает страх. По сравнению с ним тот страх, который охватывает меня в романе, когда я ребенком беру всю вину на себя, и впрямь детский лепет, хотя в свое время, когда я об этом писал, меня это страшно мучило, мне было трудно, трудно — не то слово, сделать из «маленького повествователя» стукача (между тем как во время письма я думаю обычно только о фразах, так было и в данном случае, фразы, одни только фразы; и все же).

Берусь опять за досье; как складывается судьба моего отца? По-прежнему 1958 год, я учусь во втором классе. Классной руководительницей у нас была тогда «тетя Виола». Не так давно, прошлым летом, я столкнулся с нею на набережной Дуная (приняв решение ежедневно прогуливаться до реки, я через полтора года наконец впервые осуществил его <недавно я принял его еще раз>; моя учительница гуляла с мужем; они не знали, что Папочка умер. (Неужто я не послал им извещение?) Узнав печальную весть, они недовольно покачали головами. Я готов был просить у них прощения, дескать, я в этом не виноват, в этом виноват не я, на что они могли бы ответить словами Камю: человек всегда хоть немного, но виновен.

А как гордился тобой твой отец! неожиданно сказала тетя Виола и улыбнулась. Теперь покачал головой я. Мне и раньше уже говорили, что отец якобы гордился моими книгами; но от меня он это скрывал.

И я горжусь им, ответил я, тоже несколько неожиданно, тете Виоле; она говорит мне «ты», я с нею на «вы», и это уже навсегда; точно так же, как навсегда я останусь ей благодарен и никогда не забуду, какими глазами смотрела она на меня, в ту пору восьмилетнего мальчишку; от этого взгляда возникало чувство, что я… ну, по меньшей мере, достоин любви. Да, горжусь, повторил я.

9.55. Продолжаю переписывать примитивный и вместе с тем рассудительный нагоняй, устроенный Тоту начальником: Хотя о лицах, подобных Й. Л., он не докладывает, все это надо бы публиковать с сохранением пунктуации, но замечаю, что при копировании я машинально исправляю ошибки и расставляю запятые, ну не смешна ли — я уже говорил об этом — эта грамматическая брезгливость (смешна, но для меня характерна). Короче, предупреждаю в последний раз: научитесь писать по-венгерски, сволочи! информация, которую он дает о жене Ш., заслуживает внимания (видно, что женщина из простых), однако считаю ошибкой, что в этой связи он не получил никаких заданий. Явное упущение, что расспросы были поверхностными. Надо было форсировать, когда речь зашла об их встречах с Л., какие такие у них общие проблемы и о чем они разговаривают, то же самое — в связи с женой Ш., откуда эти ее Знакомства с дипломатами и аристократами? Анализ неудовлетворительный. Мероприятие поверхностное. Почему агент получил именно это задание, чего мы ждем от его исполнения и как он должен его исполнить? — Майор милиции Шандор Биро.

Познаваем ли этот мир? Ведь что получается? Товарищ Биро, кстати, вполне, как мы видели, обоснованно, неудовлетворен подчиненными. В результате те начинают еще активнее дергать агента, который по этой причине все реже бывает дома, его объяснения, что тоже логично, невнятны, от него несет алкоголем. Наша мать вполне справедливо считает, да это было видно и слепому, что отец не держит данного слова, продолжает пить и заниматься какими-то подозрительными делами («ох уж эти его дела!»). (Поставленный философский вопрос еще больше осложняют следы помады, заметные иногда на его рубашке, ибо свалить сей факт на органы госбезопасности верный сын своего отца мог бы только с большим трудом.