Люди не любят несоответствий. Конечно, будь Аллочка Синцова дурнушкой, ей ни за что бы не простили этого. Владимиров был всеобщим любимцем. Ему сочувствовали, когда он разводился с первой женой, взбалмошной, истеричной женщиной. Его считали талантливым, от него многого ждали. И общее мнение не простило бы какой-нибудь дурнушке симпатию своего любимца. Вообще женщинам многое не прощают. Увлечение пустякового, ничем не выдающегося мужчины общепризнанной красавицей понятно и извинительно, но притязания некрасивой женщины на внимание всеобщего любимца молва осудит. Аллочку Синцову общее мнение считало достойной претенденткой. Это давало ей ощущение уверенности, правоты. И если быть честной до конца… то она еще почти за год до окончания института знала, что выйдет замуж за Игоря Владимировича, хотя тогда еще все как будто было неясно.

Но вот к Григорию Яковлеву, вернее — к тогдашнему Грише, Аллочку Синцову влекло без всякой рассудочности. Этот парень был так понятен в своем обожании, — временами Аллочке даже казалось, что Григорий моложе ее, так он был застенчив; рядом с ним она чувствовала свою женскую силу. И в то же время было в Григории что-то настоящее, мужское — за этой застенчивой немногословностью Аллочка чувствовала твердость. Иной раз казалось даже непонятно, как сочетается в Грише Яковлеве застенчивость с хладнокровием и жесткостью автогонщика, который почти всегда выигрывал заезды на кольце. Алла тогда тоже увлеклась этими гонками, конструировала подвески для машин, которые строили Яковлев и Владимиров, и страстно «болела», сидя на ступенях бетонной лестницы, полого сбегавшей со склона холма к серой полосе разогретого солнцем и автомобильными шинами асфальта… Словом, к Григорию ее влекло что-то неосознанное, бесконтрольное. Она даже теряла голову иной раз.

…Было это перед самым окончанием института. Она писала диплом, немного волновалась — уж очень хотелось, чтобы сконструированная ею система передней подвески получила одобрение и была принята к производству на заводе, модернизирующем свою уже порядком устаревшую модель автомобиля. Подвеска эта стояла и на гоночной машине Владимирова — Яковлева, и было так важно и нужно, чтобы и в этот раз Григорий пришел первым на летних гонках! И Аллочка Синцова сидела ни жива ни мертва на ступени пологой бетонной лестницы.

Палило июльское солнце, и воздух над гоночной трассой был тяжелым и плотным. Он вибрировал от рева моторов и давил на уши, вызывая в них боль… А Григорий за шесть кругов до финиша шел лишь одиннадцатым, и она уже ни на что не надеялась. Рядом сидел Игорь Владимирович, непроницаемый и спокойный, он с безразличным видом записывал результаты каждого круга в разграфленную табличку на узком длинном листке бумаги. Аллу злила боль в ушах, злило это безразличие Владимирова… Рычали моторы, хрипел голос судьи-информатора, свистела резина на виражах. Григорий с каждым кругом продвигался вперед, увеличивая скорость, но — какая разница, придет ли он седьмым, шестым или даже пятым? Алла видела, как подчеркнуто аккуратно он выполняет острый поворот на «аппендикс» и даже на большом вираже старается пройти по внешней дуге. А это значило только одно: Григорий не верит машине, почувствовал ее неустойчивость на поворотах, хотя на тренировках эта новая подвеска вела себя хорошо. «Что же это?! Что?!»

Ей хотелось закричать, дернуть за рукав профессора, чтобы он перестал сидеть бесчувственным истуканом, подставив солнцу свой четкий профиль.