Алла поглядела на Григория, потом — вслед профессору. Ей хотелось одновременно и догнать Игоря Владимировича, и остаться здесь, с Григорием.

Солнце уже клонилось к горизонту, и в аллеях парка свет был рассеянный, золотисто-туманный. Вереницы людей направлялись по дорожкам к выходу, к трамвайной остановке, только на пляже еще было многолюдье, слышался смех, доносились звонкие удары по мячу.

Григорий шел рядом с ней, опустив голову, всматривался в зыбкие кружевные тени листвы на песчаной дорожке и молчал. Аллу начинало тяготить это молчание, и, чтобы хоть как-то нарушить его, она сказала:

— В ресторане, наверное, сейчас народу — не протолкнуться.

— Посмотрим, — ответил Григорий тихо. Потом, подняв голову, спросил: — Вы куда-нибудь торопитесь?

Глаза у него по-прежнему были тоскливые, и Алла быстро ответила:

— Нет-нет.

— Вот и хорошо, — сказал он и, снова опустив голову, тихо добавил: — А то один напьюсь.

Алла видела, как сжались его губы и глуповатый профиль с носом-картошкой сразу стал резким и жестким. И что-то вдруг переменилось в ней, что-то непонятное, вкрадчивое, как пушистый ластящийся котенок, ворохнулось в груди. Она взяла Григория под руку, потом и другую руку положила ему на предплечье и с веселым испугом почувствовала, что ей хорошо так опираться на эту жесткую, с ощутимыми буграми мышц руку. Стало жарко лицу, и ноги сделались легкими, будто не шла она по песчаной дорожке, а просто перебирала ногами в воздухе. И голос у нее изменился — она сама это услышала, — когда спросила полушепотом:

— Гриша, Гришенька, ну что случилось?

Он замедлил шаги, чтобы ей было удобнее идти, и сказал неожиданно просто:

— Не знаю, Алла. Еще не понял. — Помолчал и добавил: — Кажется, случилось давно, а только сейчас дошло. Как до жирафа.

Зал ресторана был пуст и прохладен.

Они устроились за столиком возле стеклянной стены, занавешенной от солнца светлой тканью, расписанной голубыми парусными яхтами, роспись была наивной, словно рисовал ребенок: надутые пузырем паруса, хвостатые вымпелы на кренящихся мачтах, — глазам было легко и приятно смотреть на эти просвеченные солнцем занавеси.

— Водку пьете? — скупо улыбнувшись, спросил Григорий.

— Нет, — тихо улыбаясь, ответила Алла.

— Что, уже бросили?

— Да, и уже давно. Но сегодня можно попробовать. — Алла чувствовала непринужденность и в то же время какое-то незнакомое возбуждение. «Ну, попробую водки раз в жизни», — подумала она. Но Григорий заказал шампанского.

— Чего ж вы так? Сначала водку предлагаете, а потом на попятный?

— Да вот, испугался, напьетесь, начнете здесь буянить, — тон его был шутливый, веселый, но глаза по-прежнему глядели серьезно и грустно. Он придвинул к себе пепельницу и стал сосредоточенно разминать над ней туго набитую сигарету. Алла рассматривала его лицо, и ей казалось, что раньше она многого не замечала. Широкие дуги бровей притеняли слишком светлые серые глаза, скулы были крепкими и чуть выступали, а рот, когда сжимались губы, становился прямым и жестким. Алла взволнованно и внимательно, всматривалась в это лицо и недоумевала, почему раньше оно казалось ей простоватым и бесхарактерным. «Ведь у него твердое и умное лицо…» Она даже опустила глаза, потому что это открытие удивило и растревожило. Алла почувствовала неуверенность. То, прежнее лицо Григория, к которому она привыкла, всегда сообщало ей чувство собственной силы, потому что она, Алла, ничего, кроме тихого обожания, не видела на нем.