Три дня после того вечера она избегала Григория, думалось, что дни эти подготовят его, помогут принять ее холодность. И вот на четвертый день Алла словно невзначай зашла в мастерские.

Она застала его в станочном зале. Григорий работал на плоской шлифовке. Чуть ссутулясь, стоял он у станка, положив руку на маховичок вертикальной подачи, а магнитная плита, удерживавшая плоский с фигурными отверстиями фланец, ходила из стороны в сторону, и из-под абразивного круга вылетал сноп огненно-золотых искр. Григорий не видел ее, и несколько секунд Алла любовалась искрами, светлой гладкой поверхностью шлифуемого стального фланца, изгибом сильной шеи Григория… Как хотелось ей подойти тихонько сзади и поцеловать эту шею, но делать нужно было совсем другое. От этого Алла почувствовала грустное удовлетворение — вот ведь и она чем-то жертвует, — и предстоящий разговор показался ей не таким уж трудным.

Когда она окликнула его, Григорий выключил станок и повернулся.

Алле показалось, что сразу стало темнее, словно снопик золотисто-огненных искр из-под абразивного круга освещал сумеречный станочный зал, а лампа станка в глухом металлическом абажуре высвечивала бледным овалом только магнитную плиту с поблескивающей поверхностью прошлифованного фланца. И тишина в этом зале, уставленном темными, как бегемоты, станками, была неуютной, чугунной. И лицо Григория казалось сумрачным и похудевшим.

— Здесь как-то холодно, — сказала она.

— Можно в слесарку, — Григорий прошел мимо нее, открыл дверь и включил свет.

В слесарке, небольшой и сравнительно чистой, было уютнее, стоял короткий деревянный диванчик, похожий на трамвайное сиденье. Алла села на этот диванчик, Григорий прислонился спиной к пожарному щиту, молча смотрел и комкал в руках кусок промасленной ветоши.

— Я много думала о тебе… Мы ведь теперь на «ты», верно? — тихо сказала она.

— Да. И что же ты думала? — Он бросил комок ветоши в ящик у двери.

— Разное… Ты очень хороший человек; наверное, для меня самый лучший. Я не забуду тот вечер, он тоже, наверное, самый счастливый для меня и грустный. — Алла с усилием находила слова, она не рассчитывала, что разговор выйдет таким трудным.

Григорий стоял, привалившись спиной к пожарному щиту, смотрел в сторону, спокойный, удивительно непроницаемый. И это его спокойствие мешало. Если бы он волновался или хотя бы смотрел на нее обычным влюбленным взглядом, Алле было бы легче, а сейчас казалось, что не она начала этот разговор.

— Почему грустный? — спросил он равнодушно.

— Тебе надо идти дальше, с такими способностями нельзя останавливаться. А я повисну на тебе, и ничего не удастся. Ты потом сам возненавидишь меня… Мне ведь много надо, а тебе еще нужны силы для другого… — Слова выговаривались с трудом, неуместные, унизительно пошлые. Алле хотелось вскочить с этого трамвайного диванчика и закричать, что она жертвует большим, чем он, Григорий, что ей хочется не думать ни о чем — лишь бы повторился еще хотя бы раз тот вечер, тот хмель… Но она сказала: — Мы слишком похожи… А одними чувствами не проживешь. Игорь (почему-то против обыкновения она назвала профессора по имени) считает, что у тебя большое будущее. — Она сама слышала, что голос звучит жалобно и неискренне.

Григорий с усмешкой посмотрел ей прямо в лицо и спросил:

— Может, он считает, что это тоже входит в курс моего обучения?

— Что? — она не сразу поняла его вопрос.