О Хартии Уэйнесс упомянула всего один раз, и то в связи с умирающим Обществом. Вполне невинное упоминание, подумал Глауен. Уэйнес много писала о разочарованности Пири во всей концепции Консервации, чье время, по его мнению, давно прошло; во всяком случае, относительно Кадвола, где поколения выродившихся натуралистов позволили делам зайти в такой тупик под святым знаменем Консервации. «Дядя Пири пессимист, — писала Уэйнесс. — Он считает, что хранители на Кадволе должны защитить Хартию своими собственными силами, поскольку ныне Общество натуралистов не имеет для помощи им ни сил, ни желания. Я слышала от него и то, что Консервация по самой своей природе, может быть только проходящей фазой в жизни таких миров, как Кадвол. Я пыталась спросить, напирая на то, почему бы рациональной администрации, руководствующейся существующей Хартией не поддерживать Консервацию во все времена, что для этого есть все основания, а нынешние временные проблемы возникли лишь из-за обилия просчетов и ошибок прежнего руководства. Оно хотело получить бездонные источники дешевой рабочей силы и потому позволило йипам остаться на атолле Лютвен в явное нарушение Хартии, но нынешнее поколение должно просто покончить с этим и восстановить все в первоначальном виде, чтобы все было именно так, как и должно было быть. Но как это сделать? Явно, что йипы должны быть удалены с Кадвола в равное по условиям или более лучшее место в другом мире. Конечно, это трудный, дорогостоящий и нервный процесс и в настоящее время мы на него не способны. Дядя слушал мои речи вполуха, словно мои выстраданные рассуждения были детским лепетом наивного младенца. Бедный дядя Пири! Как бы мне хотелось, чтобы он был порадостней! Да и я тоже. А больше всего я хочу, чтобы здесь оказался ты!»

Глауен позвонил в Речной Домик и тут же увидел на экране лицо Эгона.

— Говорит Глауен Клаттук. Я только что прочитал письма Уэйнесс с Земли. Спанчетта украла их и спрятала, не собираясь отдавать вовсе.

— Что за странная женщина! — В полном удивлении воскликнул Эгон. — Но зачем она так поступила?

— Таким образом она демонстрирует презрение ко всему, что связано с отцом или мною.

— Но это же какая-то глупость! С каждым днем мир становится все запутанней. Уэйнесс тоже смущает меня: такое поведение выходит за рамки моего понимания. Но открыться мне она отказывается на основании того, что я, мол, не сумею держать рот на замке. — Эгон как-то заискивающе посмотрел на Глауена. — А как насчет вас? Может быть, у вас есть какой-то ключ к тому, что происходит?

— У меня нет ни малейшего представления о том, где Уэйнесс и чем она занимается, — ушел от прямого ответа Глауен. — От меня она писем не получала — и слава богу — потому что не будет писать дальше, пока не получит.

— У меня вообще нет от не вестей. И я вообще ничего не знаю. И все-таки я чувствую некую силу, нажим, прессинг, заставляющий ее делать совсем не то, что ей хочется. Она слишком молода и неопытна для серьезных испытаний. Я очень расстроен и…

— Я разделяю ваши опасения, — тихо ответил Глауен.

— Но почему она так скрытничает?

— Она явно узнала нечто, что при обнародовании может погубить многое и многих. Если я смею сделать одно предположение…

— О, сделайте, сделайте!

— Было бы очень хорошо, если бы ни один из нас не говорил о ней ничего и особенно на публике.

— Интересная мысль, которую я вовсе не понимаю. Однако я приму ее близко к сердцу, хотя и напрочь не догадываюсь, что могло сорвать столь юную особу с места и занести в такую даль. У нас, разумеется, немало проблем, но все они сосредоточены здесь, на Кадволе.

— Я полагаю, что у нее есть веские основания делать то, что она в данный момент делает, — жестко подытожил Глауен.