– Не знаю, что и сказать тебе! – прежняя Умилена, а теперь фру Химмелин, качала головой, слушая Добролюта. – Ведь сам Сигурд конунг на княжне вильцев женат, – она кивнула на молодую королеву Вальгерд. Именно та, законная жена конунга, являлась хозяйкой усадьбы, хоть и была гораздо моложе.

– Ну, хоть поможет по-родственному с князем Боревитом договориться, и то спасибо. Хоть бы вильцы на нас не лезли, пока князь Мстивой в силу войдет – и то слава Святовиту!

– Ведь не сами мы решаем, ты знаешь, тинг у нас все решает. Захотят ли люди…

– А отчего же не захотят? – воскликнула Веляна. – Все меха через Велиград идут, а от них большая прибыль. Будет у нас мир с Велиградом – и всем будет хорошо.

– Ведь не по своей воле князь Мстивой за твоими сынами послал – воля богов послала, – продолжал Добролют.

– Воля богов?

– Еще пока князь Гостомысл жив был, приснился ему сон однажды. Сильно он сердцем сокрушался, что из четырех сыновей его только двое уцелели, да и тем знамения божественные не долгую жизнь сулили. И привиделось ему однажды, будто видит он тебя, княжна, а из чрева твоего растет огромное дерево. И под ветвями его вся земля наша укрывается. И слышит он будто голос, а голос тот речет: «Из черева средней твоей дочери, Умилены, выйдет род великий и могучий, править он будет землей твоей и народу защитой служить». Вот и подумал он, что, видно, на твоих только сыновей ему и надежда. Хоть и росли они за морем, хоть и говорить по-словенски, надо думать, не умеют, а все же родная кровь. И волхвы – сновидцы то же сказали. Он и сам хотел послать за внуками, да не привелось.

Удивленная Химмелин не знала, что ответить. Но даже сильнее, чем пророчество, ее сейчас занимала судьба семьи – смерть отца и двоих братьев, которых она помнила совсем юными. При виде лица Добролюта собственная молодость так ярко и живо встала перед глазами – будто и не было этих двадцати пяти лет, наполненных событиями и горестями, будто она рассталась с родным домом лишь вчера. На глаза набегали слезы, казалось бы, давно высохшие – вся ее душа переворачивалась при мысли, что перед смертью старый отец вспоминал о ней и надеялся в ее детях найти достойных наследников. Видно, любил батюшка, скучал.

– А что же брата Мстиши-то дети? – со вздохом спросила она. – Сколько ж их теперь? Уже взрослые должны быть.

– Дочерей у него пять, а сын один, последний, да тому четвертый год всего – куда ему воевать? А ждать, покуда вырастет – свеи да урманы нас на клочки раздерут.

Пока они беседовали, со двора послышался шум: стук копыт, возбужденные голоса, крики – кого-то звали, кто-то что-то приказывал, требовал, возмущался.

– Это Ульв! – расслышав голос деверя, королева Вальгерд подскочила и унеслась за дверь, торопясь скорее рассказать новости. – Сейчас приведу!

Но младшему из сыновей Сигимара явно было не до нее. Не сходя с коня, пятнадцатилетний конунг держал за грудь одного из десятников своей дружины и тряс так ожесточенно, как будто хотел вытрясти из рубахи.

– Куда твой дозор смотрел, песий ты сын! – выкрикивал он, а гриди вокруг торопливо сновали между дружинными домами и оружейной. – Тролли б тебя драли, недоумка!

– Ульв конунг! – крикнула Веляна. – Ты куда? Что случилось? Где Сигурд конунг? К нам из Рёрика гости, боярин Добролют! Князь Мстивой зовет на помощь.