Перевала удалось достичь на восьмые сутки. Здесь, когда путники немного передохнули после изнурительного многодневного подъёма, они подверглись нападению разбойников-еграев. Завязалась перестрелка, в которой казаки одержали победу, но в ожидании нового нападения на следующий день отряд двинулся дальше в боевом порядке.

Вскоре появились в сопровождении конвоя тибетские чиновники, объяснившие Пржевальскому, что надо подождать разрешения из Лхасы. «Трудное теперь переживаем мы время, — записал Николай Михайлович в дневнике, — тягостная неизвестность впереди насчёт посещения Лхасы: огромная, абсолютная высота, холода, бури — всё это вместе донимает нас... Наконец, совершенно бесцельно ломить вперёд, наперекор фанатизму целого народа... научные исследования при подобных условиях были бы невозможны. При этом мы, конечно, сильно рисковали бы собою и во всяком случае надолго оставили бы по себе недобрую память». Решено было остановиться и ждать ответа из Лхасы. Прошло 16 суток, в течение которых Пржевальский провёл несколько экскурсий в селение тибетцев, собирая этнографический материал. «Сегодня, — записал он в дневнике, — ровно половина (по времени) нашего путешествия: 10 месяцев тому назад мы приехали в Зайсан; десять же месяцев остаётся... до возвращения нашего в Кяхту. Дай Бог, чтобы и наступающая вторая половина путешествия прошла так же благополучно и продуктивно для науки, как и первая. Тогда со спокойной совестью, как и теперь, я оглянусь назад, зная, что ещё один год своей жизни прожил недаром...»

Скоро подошла встреча Нового, 1880 года. Впервые этот знаменательный день застал Пржевальского так высоко в горах: на северной окраине Тибета и с практически закончившимися запасами продовольствия. «На Новый год ели варенье и фрукты в сахаре, предназначенные для далай-ламы, но, по счастью, не попали к нему...» В первый же день нового года путешественники спустились с хребта Гурбунайджи в долину реки, между казаками поровну распределены были последние горсти ячменной муки (дзамбы). Дальше пришлось бы голодать, если бы через несколько дней не встретили у ключей, в долине, монголов. У них купили на мясо домашнего яка, нескольких баранов, а также масла, молока и дзамбы. В этом месте можно было бы немного отдохнуть после тяжёлых тибетских походов. «Назад, на Тибет, — писал Пржевальский, — страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли тучи и, вероятно, бушевала непогода».

Караван из оставшихся двенадцати верблюдов пополнился шестью вьючными яками, и 16 января в тихую, тёплую погоду (было всего -2...-4 °С) отправился дальше. В последний день месяца путешественники пришли в то самое место — Дзун-засак, из которого четыре месяца назад, когда верблюдов было в три раза больше, начали путь в Тибет: «Мы чувствовали себя истомлёнными, не добром поминали тибетские пустыни...» Пржевальский узнал, что в Пекине (а значит, и в России) в эти месяцы почти поверили, что экспедиция погибла где-то на краю Тибета или попала в плен к разбойникам, об этом сообщила петербургская газета «Голос». Журнал «Исторический вестник» требовал организовать спасательную экспедицию: «Ливингстона искали, Пайера искали, Норденшельда искали, а Пржевальского никто искать и не думает. Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе...» Теперь в столицу отправилось сообщение о том, что с экспедицией всё в порядке.

Пять дней отдыха в Урге, затем на монгольских почтовых лошадях путешественники отправились в совсем близкую, если сравнить с преодолёнными расстояниями, Кяхту.

Наконец, 29 октября после полудня впереди возникли белые шпили кяхтинских церквей. А затем — захолустный Пишпек и почти столичное для туркестанских русских земель селение Верное (теперешняя Алматы). Там Пржевальский прочитал небольшую лекцию о своём третьем центрально-азиатском путешествии.

Из Верного выехали на двенадцати почтовых тройках.