— Что же?

— Талантливость. Он был талантлив во всем: и в любви, и в дружбе, и в отношении к людям. Знаешь, я не могу тебе объяснить, как это получается, но люди к нему тянулись так, словно к огню, когда, скажем, холодно, охота согреться и всем хочется поближе к огню…

Он чуть испуганно взглянул на меня.

— Ты не смеешься надо мной? Конечно, я не умею писать очерки…

— Я поняла все, что ты сказал…

— Люди всегда тянутся к таланту, каждому хочется погреться возле таланта, не правда ли?

— Пожалуй, ты прав.

— Его все любили. Все, кто знал его…

Я молча кивнула.

— Он получал больше всех писем. А ему никто не завидовал. Тем, кого любят, по-настоящему любят, не завидуют.

Я тоже так думала.

— Он перечитывал твои письма, — бывало, сидит над письмом, словно наизусть его учит. Я спросил его как-то, чего это он так долго изучает, а он говорит: «Как думаешь, что теперь делает наш Катющенко?»

— Не надо, — сказала я. — Сейчас не надо.

Семен порылся в кармане, вынул конверт, перевязанный тонкой бечевкой.

— Это тебе.

Я раскрыла конверт — и увидела мои письма, целую связку исписанных моим почерком листков. И еще там лежала маленькая фотография. В холодном, мерцающем свете звезд я разглядела свое лицо, сердитое лицо подростка, не любившего сниматься.

На оборотной стороне уже почти стерлись слова, написанные мною тогда:

«Жду тебя. Твой Катериненко-Катерская-Катющенко».

Я спрятала конверт в сумку.

И вдруг случилось чудо, ведь чудо всегда случается, если его ждешь… Внезапно ожили слова, что когда-то были сказаны здесь…

Они пролились, словно дождь, они перебивали друг друга и в то же время, не сливаясь, продолжали звучать в моих ушах, и я отчетливо различала среди многих других голос Витьки.

Я неслышно повторяла за ним все то, что он говорил, я ловила губами его слова, как снежинки, глотала их, не насыщаясь, а они лились на меня, возрожденные, оттаявшие, радостные, потому что им все-таки суждено было снова ожить.

Может, Семен слышал то же, что и я?

Я прижалась лицом к его щеке. Я знала, мы оба думаем об одном и том же.

О том, что надо уметь помнить. Продолжать любить и не страшиться вспоминать то, что прошло и уже не вернется.

— Поедем к тебе, — сказала я. — Вот сейчас прямо возьмем такси и поедем.

— Поедем, — сказал Семен.

Мы вышли на улицу, одновременно оглянулись. Пустырь лежал за нашей спиной, и ветер беспрепятственно, все нарастая, гулял над ящиками, досками, кучами щебня и мусора, таившими в себе молчаливые останки жизни, некогда шумной и суетливой.

И показалось — там, на том самом месте, где была наша «Трубка мира», стоит девочка, которую я хорошо знаю.

Еще издали мне увиделись ее приподнятые, острые плечи, всегда растрепанные волосы.

На какой-то миг я опять ощутила прежнюю утреннюю радость, когда, просыпаясь, я предчувствовала впереди долгий день, обещавший все сразу: яблочный запах первого снега, свежий ветер с Москвы-реки, Витькины насмешливые глаза…

Над головой девочки сияли в полную свою силу осенние крупные, светлые звезды. Они то вспыхивали, ярко переливаясь, то почти гасли. Может быть, это были те самые нейтронные звезды, чье свечение длится всего-навсего тысячу лет и ни одного дня больше…

НА ДНЯХ ИЛИ РАНЬШЕ

БАБУШКА

Это он придумал, Юрка, мой внук, — повесить на дерево бумажки с написанными на них желаниями.