— Что это значит? — спросила я. — Откуда такая железно-непререкаемая формулировка?

— Станешь старше — поймешь, — ответил он.

Мы с ним дружим, должно быть, лет сорок пять, а то и все полсотни. Некогда жили по соседству, ходили в одну и ту же школу, только в разные классы, я поступила в первый класс «А», а он в первый «Б»; вместе бегали на каток, на Петровку, 26, ездили в один и тот же пионерский лагерь, на Истру, неподалеку от Нового Иерусалима.

Одно время мне казалось, что я влюблена в него, но он как-то признался, что собирается жениться.

Так и сказал:

— Ты, как мой друг, должна знать об этом самой первой.

Я весело согласилась:

— А как же!

В скором времени он женился на балерине из театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, этакой длинноногой рыжеволосой деве с загадочно мерцающими продолговатыми глазами, похожей на египтянку.

Я от души пожелала им счастья, я не сомневалась, что Сумской окажется превосходным мужем, правда, разумеется, я не могла себе представить, какой женой будет его избранница.

А они оба, неожиданно для всех, сумели хорошо ужиться. И любили друг друга, родили двух сыновей.

Я нечасто бывала у них, но все же порой они приглашали меня на семейные праздники. Правда, почему-то одну, без мужа. Я вышла замуж поздно, и, по-моему, Сумскому не нравился мой муж. Впрочем, это уже совсем другая история, к моему рассказу не имеющая решительно никакого отношения.

Бывая у них, я нередко думала:

«Вот подлинно счастливая семья!»

Но, как известно, стекло и счастье легко бьются. Все кончилось однажды, в недобрый сорок второй год. Оба сына погибли на фронте, один в январе, другой позднее, осенью, жена Сумского не сумела справиться со своим горем, умерла от инфаркта, в ту пору инфаркт назывался — разрыв сердца.

После смерти жены Сумской сменял свою отдельную двухкомнатную квартиру на комнату в коммуналке.

Рассказал мне после:

— Когда я дал объявление об обмене, то полагал, что на меня саранчой налетят жаждущие, начнут звонить с утра до вечера и с вечера до утра. И что же? Представь себе, целых два дня ни одного звонка. Ни единого. Как нарочно!

— Почему? — спросила я. Он ответил:

— Не верили, просто не могли своим глазам поверить, кое-кто считал даже, что это розыгрыш, не иначе, потому что разве может в самом деле найтись такой чудак, чтобы в полном уме и разуме захотеть поменять отдельное изолированное жилье на коммунальную обитель?

Потом, естественно, посыпались предложения, чуть ли не каждую минуту звонил телефон, и предлагались различные варианты для обмена…

— Как же ты сумел из множества предложений выбрать свой вариант? — спросила я.

— Очень просто.

Он вытянул вперед указательный палец.

— Видишь мой палец? Вот я ткнул этим самым пальцем в свой синодик — список адресов. Ткнул не глядя, наугад. Это была квартира в Колобовском переулке. Комната в пятнадцать метров, квадратная, кроме меня, еще четыре семьи, дом не то чтобы старинный, но все же постройки начала века, район, сама знаешь, отличный…

Мне неизвестна семья, которая сменялась с Сумским. Но могу себе представить радость, охватившую этих людей, когда некто предложил вот так вот, за здорово живешь, решительно безо всякой доплаты (я уверена, что Сумской не взял ни копейки) переехать в его квартиру.

Должно быть, его посчитали малость не в себе. Но ведь не расскажешь же всем, как трудно, невозможно жить в опустевшей квартире, где стены кричат и ни на минуту не дают позабыть о прошлом…

Сумской привязан к моему Юрке, приносит ему книги, часто беседует с ним, а о чем, признаться, не знаю, ни разу не прислушивалась.