— Коля стал несносным. Ничто его не интересует, кроме дочки, ни о чем не может говорить, только о ней, о том, что она любит, какие новые слова выучила, как она ходит, смеется, плачет…

Но однажды во время ссоры (рыженькая толстушка обладала вздорным и склочным характером) она призналась ему, что дочка вовсе не от него. И даже пошла дальше, сказав, что дочка от грузина-физкультурника из одного подмосковного дома отдыха, где ей довелось побывать вскоре после того, как она вышла замуж за Колю.

Вначале Коля не поверил. Но Алла привела доказательства, сумевшие убедить его. В конце концов сказала:

— Да ты погляди на нее. Есть ли в ней хотя бы одна черта, схожая с тобой?

В самом деле, Коля был блондин, белолицый, светлобровый, мы звали его в институте Альбинос, нос картошкой, мягко очерченный толстогубый рот. А у девочки были жгуче-черные волосы, черные глаза, длинные густые ресницы, тонкие губы. И когда она смеялась, то морщила нос и прикусывала нижнюю губу зубами.

Тогда Коля стал всем рассказывать, что его покойный отец был жгучий брюнет с черными глазами и длинными ресницами. И я не раз с удивлением стал замечать, что Коля, смеясь, морщит нос и прикусывает нижнюю губу зубами так, как делала дочка. И как-то он сказал мне:

— Можешь себе представить, многие считают, что девочка и вправду похожа на меня…

Я спросил его напрямик, останется он с Аллой или уйдет от нее.

Он удивился.

— Да что ты? Никуда я от нее не уйду.

Подумал немного, поправил самого себя:

— От дочки не сумею уйти.

Может быть, мне также пойти по стопам Коли, стараться имитировать Юркины манеры, выражение лица, голос, походку, чтобы наше сходство бросалось всем в глаза.

Впрочем, и без того я считаю и всегда буду считать Юрку моим сыном, а то, что сказала Мила, решительная, абсолютная неправда, это она со зла, просто потому, что злая. Она всегда любила сказать что-нибудь обидное прямо в лицо человеку, не только мне, но и своим подругам, даже матери. Такая у нее натура…

Почему мы разошлись? Она попросила меня не рассказывать никому и, само собой, не говорить Юрке. Однажды он все-таки спросил меня, почему мы разошлись. Я ответил:

— Знаешь, есть такая широко применяемая формула: не сошлись характерами.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросил он.

— Пожалуй, — ответил я.

Он не настаивал. По-моему, мой ответ удовлетворил его, или же, может быть, он сделал вид, что удовлетворился ответом.

У него редкое для мальчика его лет чувство меры: понял без лишних слов — иного ответа не будет. И отвалился мгновенно и больше никогда ни о чем не спрашивал.

А у нас все было в достаточной мере тривиально: я любил, она не любила. Вернее, пыталась на первых порах, но так и не сумела меня полюбить.

Первое время я прощал ей многое. И она постепенно чем дальше, тем больше проникалась сознанием, что ей все позволено, что я все равно прощу, что бы она ни сделала.

А я решил однажды: баста! Все! Хватит!

Она было не поверила, ведь ее устраивала подобная ситуация, когда, сознавая себя любимой и желанной, разрешаешь себе все, что хочешь.

Однако еще все было тихо и мирно. В конце концов она поверила мне и сама первая предложила обменять нашу квартиру на две комнаты.

— Не строй из себя бескорыстного идальго, — сказала она. — Я же знаю, что тебе негде жить, а я вовсе не хочу, чтобы отец моего сына оставался на улице. Право же, ты этого вовсе не заслужил.

И сама занялась обменом, сама выбирала различные варианты и выбрала: себе с Юркой однокомнатную отдельную квартиру, мне комнату в коммуналке, сравнительно малонаселенной, и даже приходила ко мне на первых порах, наводила у меня порядок.