— Да нет, обои прекрасные, — успокоил я Нату. — Просто я хотел сказать, что, может быть, и не к чему было затевать весь этот сыр-бор, ведь в новом году нам должны дать новую и, заметь, отдельную квартиру.

Ната махнула рукой.

— Пока дадут, сколько воды утечет…

— Мне обещали твердо, — сказал я.

— Ничего, пусть хотя бы несколько месяцев будем жить не в грязи и запущенности, а в чистоте и блеске, — сказала Ната.

— Откуда ты деньги взяла на ремонт? — спросил я. — Должно быть, вся эта красота совсем не дешево стоит.

Ната улыбнулась.

— Представь, я очаровала заведующего ремонтной мастерской, и он сделал смету, самую что ни на есть дешевую. Он так и сказал:

— Только для вас стараюсь, для одной лишь вас…

Ната оставалась верна себе. Но на этот раз ее невинное, в сущности, хвастовство не раздражало меня, и я даже не воспользовался возможностью малость поехидничать над нею и над ее непобедимыми чарами.

Все-таки она старалась для меня, и я не мог не оценить ее стараний. Даже если бы и хотел, все равно не мог бы…

И еще я подумал, что мама наверняка сказала бы:

— Когда любят, то думают иначе…

…Этот день я, наверное, никогда не забуду. Должно быть, до конца дней буду помнить все-все — и дождливый рассвет за окном, и быстрые тучи, бежавшие по небу, и запах кофе, который варила Ната, и телефонный звонок в коридоре.

— Кто там надрывается изо всех сил? — сказала Ната, внеся в комнату тарелку с аппетитно поджаренными гренками. — Наверно, к Тусе…

Туся, самая легкомысленная обитательница нашего переулка, проживает в соседней комнате, и ей с утра до вечера звонят различные кавалеры разнообразных возрастов — от семнадцати до, кажется, семидесяти. Туся работает кассиром в сберкассе, имеет в наличии двадцать один год, огромную белокурую гриву, хорошо намазанные глаза и по общему признанию является необыкновенно сексапильной.

— Да, — сказал я. — Не иначе опять Тусю, скоро ее начнут вызванивать даже ночью…

Но в эту самую минуту не кто иной, как Туся, постучала в нашу дверь и позвала меня:

— Игорь Алексеевич, вас к телефону…

Я пожал плечами, переглянулся с Натой. Кому это я мог понадобиться в такую рань?

Быстро накинул на себя пиджак, натянул брюки, вышел в коридор, взял трубку. И вдруг задыхающийся незнакомый голос:

— С Юркой плохо, Игорь…

Сперва я ничего не понял.

— Что? Кто говорит? С каким Юркой?

И Мила, это был ее не узнанный мною, внезапно изменившийся голос, закричала в трубку:

— С Юркой, с нашим сыном плохо, понял?

Но я уже бросил трубку, сорвал с вешалки возле своих дверей плащ.

Помню встревоженные глаза Наты, ее вдруг побледневшее лицо.

— Гарик, милый, что случилось?

— Потом, — отмахнулся я и выбежал на улицу.

И надо же так, чтобы в эту самую минуту мимо нашего подъезда проезжало такси с зеленым огоньком. Я махнул рукой, машина остановилась, я вскочил в машину, крикнул: «Сокольники» — и откинулся назад.

«С Юркой плохо».

Слова Милы бились, стучали, горели в моем мозгу. Что такое? Почему плохо? Жив ли он? Или нет, уже нет? Не может этого быть! А почему не может?..

И в то же время в бешеные, взъерошенные мои мысли вклинились еще два Милиных слова:

«Нашим сыном…»

Стало быть, что же, она сама себя опровергла? И он мой сын? Или нет? Когда же она лгала, а когда говорила правду?

Красная кнопка вызова лифта не гасла, лифт был, очевидно, занят.