Убийца процедил какие-то ругательства и быстро повернулся к своей жертве. Она, скорчившись, умирала. Распахнув ярко-красную накидку, он сорвал с нее колье, потом с каждого уха — витые серебряные сережки-колечки, рванул небольшой кошелек, висевший на поясе. Тот не поддавался. Он срезал его одним быстрым движением профессионала с большой практикой. Выпрямившись, посмотрел по сторонам, сказал что-то своему товарищу, который, свернувшись все еще катался по земле и рыдал.

— Пусть тебя заберет Тиба, — произнес вор и убежал.

Он побежал во тьму рыночных строений на западном углу, и в тени одного из них ему подставили ножку. Когда он упал, сзади в шею ему уперся локоть.

— Мне нужно то, что ты схватил, мошенник, — произнес голос из тьмы, в то время, как разбойник сжался, чтобы перекатиться на спину. — Из-за таких, как ты, за нами ходит дурная слава.

— На, возьми! — Лежащий на земле ткнул белой тростью в бедро тени, когда та склонилась над ним.

Ганса тут же охватил страх. Овладел, обступил со всех сторон, закрался внутрь. Болезненный, сжимающий желудок страх. Мочевой пузырь и сфинктер расслабились.

Но в отличие от других жертв трости, которых он видел, Ганс оказался в темноте, он стал Заложником Теней. Но не опустился на колени.

Он побежал, в отчаянии и страхе всхлипывая, сжимая живот руками, бормоча что-то. Слезы слепили ему глаза, которые все равно не видели. Он был в темноте. Спотыкаясь, бежал он в сумрачном страхе и с ужасом сознавая, что такому страху нет причин, что все это колдовство, самое унизительное колдовство, которое может быть обращено на человека. Он услышал, как засмеялся убийца и попытался еще ускорить бег. В надежде, что тот не последует за ним, чтобы добить. Или оскорбить его, унизив превосходством. Этого он не мог вынести.

Но этого не произошло. Вор, убивший женщину, смеялся, но и он испытывал страх и был обескуражен. Крадучись, он бежал в другом направлении, хотя Ганс по-прежнему спотыкался, всхлипывая. Инстинкт его не исчез, напротив, он действовал сильнее, он прижимался к тени, как ребенок к своей матери, но наделал шума, много шума.

Привлеченная страшными воющими, невнятными звуками и одновременно противясь им, к нему подошла Мигнариал.

— Неужели это ты, Ганс, что ты делаешь?

Он всерьез задумался, не покончить ли с этим ужасом, вонзив в себя зажатый в кулаке нож. Нужно сделать что-нибудь, чтобы прекратить эту сжимающую нутро мерзкую агонию страха. При звуках ее голоса он уронил нож и с воем упал на колени.

— Ганс, перестань!

Он не перестал. Он не мог. Он мог только свернуться «калачиком», что и сделал. Не понимая ничего, ярко одетая девушка стала действовать инстинктивно, чтобы попытаться спасти его. Он нравился ее матери, а для нее он был симпатичным, романтичным героем. Спасти его, в его состоянии, было просто даже тринадцатилетней. Хотя при виде его истерических рыданий и всхлипываний у Мигнариал на глазах выступили слезы, она, для его же блага, связала ему руки за спиной, и сама стала шептать молитвы, известные только ясновидящим С'данзо.

— А теперь пойдем со мной, — сказала она твердо, продолжая плакать и глотать слезы. — Пойдем со мной!

Ганс повиновался.

Ведя своего связанного, всхлипывающего пленника, она пошла прямо по хорошо освещенной Губернаторской Аллее, свернула в Переулок Теней. На углу Переулка Теней и Лживой Улицы с ней заговорили несколько человек в униформе.

— Послушай, это же зона Лунного Цветка.