И тогда для Геннисон-стрит и всех, кто жил на ней, уменьшалась надежда на спасение.

Брат Виктор, возвратясь однажды от постели умирающего, был свидетелем этой агонии. Он увидел блеск во взгляде, мышцы сжатого рта расслабились, он услышал новые интонации в голосе викария, до сих пор вялом и монотонном. Сестра Ева вернулась на Геннисон-стрит после сорока восьми бесконечных часов отсутствия. Её никто не переехал. Должно быть, в своей жизни брат Виктор перенёс какое-нибудь горе, иначе он не видел бы того, что он увидел. Но закон его церкви очень помогает страданию. Его долг был в том, чтобы продолжать делать своё дело до самой смерти, так, как это делала Бадалия. Она, уходя с головой в своё дело, забывала своего пьяницу мужа; она учила предусмотрительности вдвойне беспомощную и никому не нужную девушку-жену, и всегда и везде, где только могла, выпрашивала одежду для золотушных ребят, которые размножались, как зелёная плесень в открытых цистернах с водою.

История её дел записана в книге, которую еженедельно просматривал и подписывал викарий, но она никогда больше не рассказывала ему об опасностях и столкновениях на улицах. Мисс Ева делает своё дело. Я делаю — своё. Но я делаю в десять раз больше, чем мисс Ева, и «благодарю вас, Бадалия — говорит он, — вот это вам на следующую неделю».

— Я не понимаю, что Том делает с той, другой женщиной. Кажется, я как-нибудь зайду на этих днях поглядеть на него. Но я, пожалуй, вырежу из неё печёнку — трудно будет удержаться. Может быть, лучше не идти.

От Геннесис-Рента до Геннисон-стрит больше двух миль расстояния, но обе эти улицы населены одним и тем же классом людей. Здесь поселился Том вместе со своей новой женой — Женни Уобстоу, и первые недели после разлуки с Бадалией провёл в трепетном ожидании её внезапного появления перед ним. Его не пугала драка, которая неминуемо должна была произойти вслед за этим, но он не особенно стремился предстать перед судом по обвинению в нарушении порядка и других хитроумных изобретений закона, который не может взять в толк такого простого правила, как то, что «мужчина, если ему надоела женщина, не будет таким дураком, чтобы жить с нею, а ведь это самое главное».

В первые месяцы молодая жена Тома держала мужа в состоянии некоторого страха и послушания. Работы у него было в изобилии. Потом родился ребёнок, и Том, следуя закону людей этого сорта и очень мало интересуясь ребёнком, которому он помог явиться на свет, стал искать развлечения в пьянстве. Он пристрастился к пиву, потому что оно притупляет мысль и само по себе относительно безвредно; по крайней мере, оно опутывает ноги, и, даже если сердце охвачено безумной жаждой убийства, телом овладевает сонливость, и преступление часто остаётся несовершенным. Спиртные напитки, как более легко испаряющиеся, позволяют душе и телу действовать совместно — обыкновенно к неудобству других людей. Том открыл, что в виски было одно большое достоинство, — конечно, если выпить его в достаточном количестве — оно охлаждало. И он пил его столько, сколько мог купить или сколько мог достать иным способом, и к тому времени, когда его жена могла уже выходить, две комнатки, составлявшие его жилище, оказались лишёнными многих ценных предметов. Тут женщина высказала своё мнение, и не раз, а много раз, убедительно, красноречиво и образно. В конце концов Том, устав слушать, оборачивался и колотил её, иногда по голове, иногда прямо в грудь, и шум их ссоры доставлял обильный материал для собеседований на лестнице некоторых женщин, мужья которых применяли к ним подобные же способы воздействия.