|
Он плакал и плакал, крепко меня обняв, его сильные руки вцепились в мою спину, он оплакивал свою мать и умолял меня сделать так, чтобы все было хорошо. Я слушала, как он клянется, что сделает все, что угодно, лишь бы Джас не умерла, лишь бы только все было в порядке: я слушала, как он проклинает свою бабку за то, что она втянула нас в эту грязь с газетой, и молит Бога, чтобы тот вернул отца домой, чтобы помог ему нести это бремя. Боль тупым ножом пронзила мне сердце.
Дети плачут, вы их целуете, наклеиваете пластырь на коленку, даже если он на самом деле не нужен, укладываете в постель с грелкой. Но сейчас твой ребенок – плачущий мужчина, и это разрывает тебе сердце, потому что ты ничего не можешь сделать для него, только любить. И я любила его, так любила его, что это затмило все остальное, время замерло, луна скрыла солнце, и в этой безмолвной, тяжелой темноте я целовала его милое лицо и говорила ему всю ту ложь во спасение, какую всякая мать говорит своему ребенку, пусть он не мой ребенок и я не его мать. Наконец он лег, обессиленный. Я собрала письма и положила их на комод. Чингиз раздраженно спрыгнул на пол – его не интересовали мелкие человеческие драмы, нарушавшие его покой. Я легла рядом с Натти, гладя его горячий лоб, убирая влажные пряди со лба. . – Бедный Натти, бедный малыш. Все будет хорошо, милый, мы все уладим, Джас поправится, все будет хорошо. Просто это займет какое-то время. – Билли? Когда все закончится, когда мама… можем мы куда-нибудь уехать? Мы все? И Мартышка тоже? Нам нужно уехать из этой дерьмовой дыры, она убивает нас, у нас никогда ничего не наладится, если мы останемся здесь, никогда, я это знаю. Можем мы уехать жить к морю? Маме морской воздух пойдет на пользу. Увезем ее от всего этого дерьма, от этих уродов, с которыми она болтается. Можем, а? Его давняя мечта о жизни в деревне, в коттедже, увитом розами, с птичками, поющими в саду. Я посмотрела ему в лицо: из-под маски мужчины проглядывал маленький мальчик, измученный и страдающий. Я потрепала его по щеке. – Конечно, малыш. Все мы. И Чингиз с Каиркой тоже. Как насчет большого дома под Уитби, а может махнем в Корнуолл, а? Большой старый фермерский дом у моря, каждому по комнате. Мы могли бы плавать в море, а вы с Мартышкой научились бы управлять лодкой и катали бы Джас, у меня была бы студия, я бы весь день рисовала, мы могли бы выращивать овощи… – Хорошая жизнь, а? – Он улыбнулся и слегка боднул меня лбом. Что касается огородничества, то это была наша старая шутка. Когда я обзавелась садом, они стали шутить, что я и в самом деле начну выращивать овощи и доить козу, как «настоящая старая хиппи», как говорил Натти; глупости, конечно, но шутка пользовалась успехом. Мне было приятно, что он помнит старые подколки. – Ага, точно. И никакие соседи не задирают нос, да? взбили бы сад, отстроили бы ферму, чтобы у каждого было свое жилище и большая общая кухня с длинным столом, за которым мы бы ели на обед овощи с огорода. – Мы с Мартышкой могли бы ловить рыбу… – Да, милый, конечно, могли бы… И тут я сама заплакала. – Не плачь, Билли, у нас все будет, обязательно. Я стану хорошим, клянусь, я больше не буду всем этим заниматься. Не плачь, Билли, я люблю тебя, я люблю тебя, ты мой ангел-хранитель, правда, мы семья, не плачь… Я взяла охапку салфеток и вытерла лицо. – Прости, милый, я в порядке, просто устала. – Да. Я тоже. Мы улеглись рядом на кровать, и ночь сгустилась вокруг нас.
Я лежала, застыв и не веря, не смея пошевелиться или вздохнуть, мужчина перестал целовать мою грудь и двинулся ниже по моему голому животу, начал медленно лизать меня, его сильные руки схватили мои ягодицы, приближая меня к своим губам. |
