— Я так и думал, — сказал он, любезно улыбаясь, что делало его рябое лицо еще более отталкивающим.

— Проклятый Овидий! — рассмеялся барон, считавший всех, кто держит в руках перо, коллегами Овидия, ибо это был единственный писака, о котором Коперецкий кое-что слышал. — Вы-то всегда на ноги упадете. Ну что ж, поймали! Сдаюсь.

С этими словами он взял перо и без лишних слов подписал вексель. Но замечание Клементи «я так и думал» немного разозлило его. — Как? Предполагать, что у него нет пяти сотен форинтов? Ну, держись, Овидий, это тебе даром не пройдет!

— Вот вам векселей, amice, но хотелось бы знать, что вы с ним станете делать? Я подписал, потому что люблю и вас, и литературу, и культуру, однако теперь-то и начнутся трудности. На территории комитата вексель учесть нельзя ни в банке, ни у частного лица. Уж не думаете ли вы, что в комитате, где я губернатор, будут ходить мои векселя на четыреста форинтов? Будь он на сорок тысяч, ради бога, я бы стерпел, это достойно главы комитата, авторитет ему создает, но четыреста форинтов! Тогда я пропал! Ну, скажите-ка, что вы будете делать с векселем?

— Реализую в каком-нибудь банке соседнего комитата.

— Тоже нельзя. На нем только моя подпись. Банки требуют нескольких подписей, но я не могу смешиваться со всяким сбросом, это вы должны признать. Меня это унизит. Я бы тотчас разорвал не вексель, а вас, amice, если бы вы втянули меня в дурную компанию. Сможете достать подпись Эстерхази или Надашди, пожалуйста, я не возражаю, но иначе дело не пойдет. Ну-с, так как же? Я выпущу вексель из рук только с этим условием.

Он поистине наслаждался замешательством Клементи, радуясь, что теперь взял над ним верх, но Клементи недолго колебался с ответом:

— У меня есть знакомый ростовщик в Лошонце, он сразу учтет вексель.

— Вот как? Но он, вероятно, берет большие проценты? — с сожалением спросил губернатор.

— Да, этот сразу вычтет двадцать процентов, такой уж он жулик.

— Значит, вы получите не больше…

— Трехсот двадцати форинтов.

— Неслыханная наглость! Я этого не потерплю, — возмутился Коперецкий и гневно нажал кнопку звонка. В дверях тут же появился губернаторский гайдук. — Немедленно пошли сюда Бубеника! — Затем он снова обратился к редактору: — Сейчас я решу дело по-христиански. А пока Бубеник не пришел, у меня тоже есть к вам просьба. Вы знаете, в Вогланьском уезде освободилось место исправника, через две недели, двадцать пятого января, на чрезвычайном заседании вакансию надлежит заместить. Подналягте на свое перо, mein lieber  Клементи, в пользу моего шурина Ференца Ности, вы, как член комитета, пользуетесь серьезным влиянием…

— Ваше высокопревосходительство, скажу откровенно, вряд ли это удастся. С одной стороны, молодого человека не знают в комитате, с другой стороны — знают. Те, кто его не знает, не станут голосовать за незнакомого, а те, кто знает, предпочтут голосовать за другого. К тому же его противник Йошка Каби…

— Большой осел.

— Возможно, но будущее его обеспечено.

— Да чем именно?

— Он лучше всех умеет петь «Марсельезу его величества»! Кто хоть раз слышал, будет голосовать за него. Тут ведь чувства роль играют.

— Черт бы побрал эти дурацкие чувства!

— По мне, пускай, но дело все же не пойдет.

— А супруге моей очень хотелось.

— Сожалею, но что невозможно, то невозможно, — вздохнул Клементи.

— И я хочу этого, со своей стороны, — с твердым раскатистым «р» произнес губернатор.