Господин Падак еще только начал говорить, многословно распространяясь об исторических предпосылках, он закладывал лишь фундамент речи, так что, судя по всему, она будет предлинной. Он гордо клеймил деспотичных потомков в общем-то благородной венгерской нации, которые готовятся ныне к покушению на славян. Ведь вот какое дело! Во времена Арпадов словацкий язык всем был хорош, даже знаменитое «Надгробное слово», древнейший венгерский письменный памятник, написано, собственно, на словацком языке. Короли дома Арпадов комитатам словацкие названия давали. «Нови град» (Новая крепость) стал Ноградом, «Черни град» (Черная крепость) — Чонградом, а свое фамильное гнездо «Высокую крепость» они Вышеградом назвали; главнейшего приближенного, наместника венгерского короля тоже по-словацки нарекли — из «надворни пана» надоришпаном сделали.

— Ну и ну, — вновь заерзал Абруш Пополницкий и снова ткнул Пала Ности. — Опровергнем?

— Зачем? Ведь он не прав.

Венгры заволновались, знающие словацкий язык объясняли смысл речи остальным; священнослужитель с презрительной улыбкой смотрел на волнующееся море, однако спокойствие его было деланным; размахивая правой рукой, левой он нервно теребил концы традиционного белого воротника.

— Более того, уважаемое собрание, — продолжал он заносчивым тоном после небольшой артистической паузы, — я осмелюсь заявить, что древние венгерские короли даже в кругу своей семьи пользовались словацким языком. Словацкий был их родным языком.

— Ого! Ого! Докажите!

— Глубокоуважаемое собрание, достаточным доказательством служит то, что у нас было четыре короля по имени Бела, а имя Бела не что иное, как латинское Альбертус, Альбус, в переводе на словацкий звучащее как «Бела». Следовательно, венгерские короли даже сыновьям своим давали при крещении славянские имена…

И вдруг визгливый голос, словно ножницами, надвое рассек его речь. Голос шел с галереи. Все взглянули туда. Гм, уж не обман ли это глаз? Ведь это Бубеник, как видно, подвыпивший Бубеник, вне себя от возмущения:

— То ми лепшье вьеме. Мой пан там бол, кде крестили!

Реплика с галереи была событием чрезвычайным, в особенности потому, что подал ее totum factum  губернатора, это возбудило в зале шумное оживление, но сквозь хохот вдруг прорвалось резкое: «Ай!» — и всеобщее внимание обратилось в ту сторону, откуда раздался крик. Он вырвался из горла могучего великана-оратора. С выпученными от ужаса глазами, обеими руками схватившись за пояс, словно у него спина треснула пополам, скорчившись в три погибели и вопя что есть силы, как раненый пес комондор, Падак ринулся прочь из зала. Следом за ним поспешили члены комитета, убежденные, что свет их очей рехнулся. Кое-кто даже робко сторонился, а ну, как сбесился и укусит?

В зале воцарился настоящий хаос. Что такое? Что с ним произошло? И что кричал ему камердинер губернатора? Кто знает? Кто слышал? Должно быть, он выкрикнул нечто ужасное, и это сокрушило Падака, как секира — быка.

Теперь венгры, саксонцы, румыны — все столпились вокруг редактора Клементи. Он сидел на самом краю зеленого стола, стенографируя выступления. Сей светоч мысли все услышанное с ходу умел перевести на венгерский (выпуская слова уже переодетыми в мадьярский наряд) и в таком виде набрасывал на бумагу. Клементи-то наверняка известно, что прокричал Бубеник.

Разумеется, ему это было известно, и он тотчас же прочел подлинный текст, который звучал так: «Нам это лучше знать! Мой господин был там при крещенье!» Ну и ну, вот странно! Теперь-то люди и перестали хоть что-нибудь понимать.

Ведь тут ни складу, ни ладу! Выходит, реплика на словацком языке не раскрыла никаких тайн или преступлений, от чего Падаку стало бы так худо? Ведь это ж ничего не говорящая чепуха, вернее много говорящая, но скорее о том, кто ее произнес, ибо из нее ясно, что он просто помешанный.