— Вы думаете? — произнесла капитанша, благодарно моргая.

— Ручаюсь головой. Барон ведь боится на такое дело пойти, ею только нужда заставляет. Потому он и волнуется весь день, что боится. А так три жемчужины уцелеют; когда же он получит пражское наследство — это, видно по всему, дело недолгое, — то денег у него будет что половы, и ему до скончания веков не понадобятся эти жемчуга. Но только я ничего не знаю и вам ничего не говорил, милостивая сударынька, целую ручку.

После обеда Коперецкий почти все время провел в саду, где работали каменщики. Они должны были поставить между двумя каменными львами фронтона двойный фамильный герб Коперецких — Ности, фигурки и каменные плиты для которого тесали тренченские мастера. Это будет прекрасно!

Он как раз с величайшим интересом следил за работой, когда ему доложили, что капитанша и ключница ждут его в большом зале.

Сердце у него екнуло. Он вошел в зал, подавленный, охваченный дурным предчувствием, решив, что Бубеник уже взбудоражил обеих дам и теперь ему предстоят страшные сцены. Но как же он удивился, увидав перед собой спокойные физиономии! Ключница хотела ему даже руку поцеловать, а капитанша начала так:

— Милый племянничек Израиль! Мы знаем, что тебе предстоят большие расходы с новой должностью, которой, надеемся, ты принесешь славу своей семье. Думая, что действуем в согласии с желанием твоей почившей в бозе матушки, мы пришли спросить тебя, нет ли у тебя нужды в жемчугах.

Коперецкий решил, что либо он сошел с ума, либо капитанша, а может быть, все это ему во сне снится. Он так расчувствовался, что ринулся обнимать и целовать свою чопорную тетку.

— Ах, моя злата няника! (О, моя золотая тетушка!) Какое же у тебя доброе сердце. И вашу ручку, тетушка Марцелла.

— Ой, пусти, Израиль, ой, все кости мне переломаешь. Оставь же и не дури! У меня на желудке припарка с льняным семенем, ты ее сдвинешь! Как ты смеешь касаться моего тела! Твоя любовь, ей-богу, хуже твоего гнева. Нет, вы только посмотрите! А впрочем, поговорим лучше о жемчужинах. Не правда ли, их осталось еще четыре?

— Четыре самых прекрасных, самых больших, ша chere tante , одна и вовсе в сто каратов, прямо королевская.

— Так нужны они тебе или нет? Мы ведь и ключи захватили с собой.

— Да что же вы думаете обо мне, неужто я откажу двум таким достойным любви дамам? Коперецкие не бывают столь неучтивы!

— Вот уж вправду спасибо тебе, — произнесла капитанша, насмешливо улыбаясь. — Что ж, пойдем, и пусть это будет уже позади.

И они молча направились во двор, потому что голубая комната помещалась во флигеле, пристроенном к барскому дому еще покойным Болдижаром Коперецкий. Он возвел такие толстые стены, словно бастион строил, так как некая цыганка нагадала ему на картах, что он сгорит в собственном доме. Потому-то и выстроил он флигель, в котором не было ничего, что могло бы сгореть, даже деревянных подоконников не было, и все помещение освещалось сверху. Даже мебель вся была из камня, мрамора и железа. И все-таки Болдижар Коперецкий сгорел, погиб от самовозгорания, ибо пил без меры палинку.

Им надо было пройти через весь двор, где возле колодца батрачки варили повидло. Бубеник, который вертелся там, — ибо одна из батрачек была хороша, ох как хороша, — как раз заливал угли водой, когда его окликнул барин.

— Бубеник, давай ключи!

— Какие ключи? — спросил хитрец, состроив смиренно-простодушную физиономию.

— От голубой комнаты. Неси вслед за нами!

Бубеник побежал и мигом принес ключи. Скрипнул затвор тяжелой железной двери, которая очень редко отворялась. Голубой эту комнату называли только потому, что в нее прямо сверху заглядывало улыбчивое голубое небо.