Анна посмотрела через стекло, одни ветлы выплывали из мрака в свете дрожащего луча.

— А вы часто так охотились?

— Нет, — сказал Косяченко. — Но я слышал.

Он был в благодушном настроении, ему хотелось сказать Анне что-нибудь доброе, она хорошо провела собрание.

— Ксенофонтов все-таки слаб, — сказал он. — Ему далеко до вас.

Косяченко хотел этим сказать, что он выделяет Анну из всех работников района, что поддержка ей с его стороны обеспечена.

— Ну, почему же! — возразила Анна. — Он еще не освоился, но из него получится сильный работник.

Косяченко достал коробку с папиросами.

— Вы разве курите? — удивилась Анна.

— Редко. Только когда уж очень хорошее настроение, — объяснил он. — Говорят, никотин один из возбудителей рака. — Он закурил. — Сегодня вот хочется… — Косяченко протянул Анне коробку с папиросами. — Закуривайте.

— Что вы! — Анна засмеялась. — Муж меня из дома выгонит…

Дорога свернула в редкий лесок, чахлые елки разбежались по сторонам, снежная пелена и небо сливались где-то за ними, все располагало к дреме.

Но Косяченко не хотел спать.

— Надо почаще вызывать в райком председателей колхозов, — сказал он, попыхивая папироской. — Обмен опытом. Собирайте лучших людей, пусть делятся друг с другом…

Он принялся давать советы. Не слишком оригинальные, но опять-таки правильные. Анна еще раз убедилась, что он внимательно изучил материалы январского Пленума. Сам или не сам, но он извлек из них много практических рекомендаций, полезных для области.

Анне почему-то не хотелось отвечать. Она не считала себя умней Косяченко, но она уже и читала, и слышала все, что он говорил. Из вежливости она только кивала головой.

Должно быть, Косяченко убаюкал самого себя, он говорил все медленнее, все отрывистее, наконец смолк совсем. Однако он не спал, даже не дремал. Он сидел с раскрытыми глазами. Просто выговорился. Лицо его выражало полное удовлетворение жизнью.

«Должно быть, у него вся жизнь, — с раздражением подумала Анна, — и в самом деле текла без сучка без задоринки. Таких людей любят в отделах кадров, их на всякую работу примут и в любую экспедицию пошлют, придраться не к чему! Только сами-то они не во всякую экспедицию едут».

А «газик» катил и катил вперед. Лесок кончился, машина снова выехала на открытое место.

— Скажите, Георгий Денисович, — вдруг спросила Анна. — А вы не боитесь, что вас не выберут?

— Что? — Косяченко не спал, но он точно очнулся. — Я вас не понимаю.

— Ну, забаллотируют, — объяснила она. — Вдруг избиратели не проголосуют за вас. Чем-то вы вдруг не понравились, и вас вычеркнут…

Молчание длилось секунду, и вдруг Косяченко захохотал так искренне, так заливисто, что оглянулся даже невозмутимый Лукин.

— Да вы что? Всерьез? — воскликнул Косяченко. — Не смешите! Да разве наш народ способен проголосовать против Советской власти?

Косяченко искренне был убежден, что он и Советская власть одно и то же!

— Подождите, Георгий Денисович, — попыталась объясниться Анна. — Вы извините, но, с точки зрения рабочих совхоза, вы ведь не выполняете депутатских обязанностей. За два года даже ни разу не побывали у них.

— Ну и что? — перебил ее Косяченко. — Зато вы бывали. Разве это не одно и то же?

— Но вы-то не оправдали их доверия…

— То есть как? — К счастью Анны, Косяченко не принял ее слова всерьез, он решил, что она затеяла разговор в шутку.