Целые десять лет французский двор не переставал действовать против России в Польше, Швеции, Турции и ввел ее в настоящую
войну с последнею, как это все ему, Дюрану, самому известно вследствие постоянного его обращения в делах; тогда как Россия вовсе не подражала
такому поведению Франции, не имела против нее ни с кем договоров и соглашений. Самый внезапный приезд его, Дюрана, в Россию подал причину
думать, что он послан помешать или уничтожить соглашенное между тремя дворами раздробление Польши возбуждением между ними зависти и недоверия
или же и заведением в России какой нибудь смуты. Если эта догадка имеет некоторое основание, то он может быть наперед уверен в неуспехах того и
другого намерения. Россия не может быть покойна со стороны Швеции, не может полагаться на ее союз, как зависящий теперь не от государственных
чинов, а единственно от молодого, предприимчивого и нарушившего свою присягу государя, и потому Россия предпринимает все возможное для своего
обеспечения. Панин в заключение позолотил пилюлю, распространившись о своем уважении лично к Дюрану как человеку, состарившемуся в делах и
приобретшему славу своим искусством в их ведении; заявил надежду, что французский министр будет вести дело с чистосердечием и доставлять своему
двору верные донесения, не подражая своим предшественникам, которые, побуждаемые злобою, наполняли свои донесения одною ложью; Дюран был смущен
таким неожиданным объяснением и проговорил в ответ, что он отправлен в Россию вовсе не по поводу Польши: двор его считает дело о разделе
конченным и не намерен вмешиваться в то, что сделано тремя великими державами. Панин имел и личные побуждения быть чистосердечным с Дюраном;
прусский король писал гр. Сольмсу: «Я буду все таки повторять гр. Панину, чтоб он был осторожен с Дюраном. По всем известиям, мною полученным,
цель его посольства – перемешать карты и низвергнуть гр. Панина; для этой цели избран министр – мастер в интригах».
В Дании произошла также революция особого рода. Первое письмо, полученное Паниным в этом году от Местмахера, заключало в себе следующее
известие: 5 января (с. с.) король и королева были вместе на придворном маскараде; король оставил маскарад около полуночи, королева с своим
наперсником Струензе – в третьем часу, а в пятом часу король был разбужен неожиданным посещением: в его спальню вошла вдовствующая королева
Юлиана Мария втроем с наследным принцем Фридрихом и графом Ранцау. Юлиана стала говорить о бедственном положении государя и государства
вследствие постыдной слабости королевы и непростительных насилий графа Струензе и успела убедить короля в необходимости арестовать королеву,
фаворита ее и всех сообщников; написаны были об этом указы и подписаны королем. Граф Ранцау пошел арестовывать королеву, которую нашел в
постели; после некоторого сопротивления и требования свидания с королем королева Матильда сдалась. Струензе и сообщники его были также
арестованы беспрепятственно и отправлены в крепость. Народ, узнавши о событии, собрался на площади перед дворцом в бесчисленном множестве, и не
было конца его радостным крикам; с теми же криками толпа провожала короля, когда он вместе с принцем Фридрихом разъезжал по улицам в парадной
карете; женщины из окон домов махали белыми платками; вечером все дома были иллюминованы. Как скоро Местмахер проведал о событии, то первою его
мыслию было воспользоваться им для возвращения к делам Бернсторфа. Он сговорился с английским посланником Кейтом, и отправились к графу Остену,
который принял их поодиночке, сперва Кейта. Когда последний выразил желание своего двора видеть по прежнему у дел графа Бернсторфа и надежду,
что Остен будет этому содействовать, тем более что и русский двор желает того же, то Остен разгорячился и отвечал: «Я не думаю, чтоб иностранные
державы хотели королю предписать, кого он должен брать в министры». |