Он отвернулся и начал наводить на столике беспорядок: мол, сидели мы тут, чай пили, разговоры разговаривали. Плеснул в чашки заварки, немного кипятком разбавил.

Никита опустил вниз весящую тонну руку и нащупал стоящую на полу рядом с креслом китайскую вазу. Пальцы беспомощно скользили по фарфору. Нет, ничего не выйдет. Он даже не сможет ее поднять. Снова начала подкатываться темнота.

А как же Света, Маша? Как же они без него?

Что он может сделать, пока снова не потерял сознание? Сил все меньше и меньше, в груди распускается ядовитый огненный бутон, не хватает воздуху. Еще немного – и будет поздно. А когда он отключится, Костя непременно подойдет проверить, можно ли уже вызывать «скорую».

Вздохнув поглубже, Никита уперся плечами в спинку кресла и потихоньку сполз на пол. Застонал хрипло и затих. И глаза прикрыл, но не до конца, а так, чтобы видеть можно было. Хотя очень хотелось закрыть их совсем и подождать, когда снова придет тот запредельный свет, несущий радость и покой.

Он успел прикинуть целых четыре варианта, в зависимости от того, как именно подойдет к нему Костя. Рассчитывать на самый удобный из них – что он наклонится над ним, подставив самое уязвимое мужское место под удар коленом, - вряд ли приходилось, да так и вышло. Костя просто нагнулся, чтобы пощупать пульс на сонной артерии.

Собрав все свои силы, Никита вскинул правую руку, откинув ею Костину, и ударил его костяшками в висок. Ему показалось, что удар получился совсем слабым, вскользь, совсем не таким, как надо бы. Но Костя, сдавленно ахнув, отшатнулся и медленно, как при съемке рапидом, упал на пол рядом с Никитой, больно придавив его ногу.

Вот теперь быстрее. И дело даже не в том, что Костя скоро очнется. Просто скорее он сам умрет, не дождавшись помощи. Чудо, что до сих пор еще жив.

Телефон! Дотянуться до телефона.

Встать на ноги не удалось – они просто отказывались выпрямляться. С трудом, где на четвереньках, а где и ползком, Никита пересек комнату и снял трубку. В милицию? Но что он скажет? Нет, надо звонить Логунову. И не на работу, где его вполне может и не оказаться, а на сотовый.

Записная книжка, равно как и сотовый, были в куртке, которой нигде не было видно. Наверно, Костя снял ее с него в прихожей. Доползти туда они никак не сможет. Вся надежда на память. Телефон простой. Первые шесть цифр, как у Светы, а последние две – как у Лешки Погодина, это он помнил точно. Осталось припомнить всего две. Тридцать восемь? Или пятьдесят восемь? Кажется, все-таки тридцать восемь.

Он набрал номер, пошли гудки. Только бы не отказ, а то ведь некоторые, увидев, что звонок не с мобильного, из экономии сразу дают отбой.

- Да? – после пятого гудка в трубке раздался голос Ивана.

- Иван, это Никита Корсавин. Я у Васильева дома. Быстрее!

Надо было сказать что-то еще, надо было объяснить, но трубка выпала из онемевших пальцев. В ней что-то булькало, наверно, Иван пытался узнать, что случилось, но у него уже не было сил поднять ее. Он посмотрел в Костину сторону, тот не шевелился и, похоже, не дышал. Неужели мертв?

Убивать ему приходилось. Афганская граница – место неспокойное. Но одно дело в бою, в перестрелке, да пусть даже и в рукопашной, когда свою жизнь защищаешь и жизнь товарищей, а другое – вот так. И неважно, что здесь он тоже защищал свою жизнь.

Но Костя шевельнулся – раз, другой. Облегчение было секундным, оно тут же переросло в сожаление – уж лучше бы… Потому что другого шанса у него не будет. Вот сейчас Костя очухается, встанет…

Впрочем, какое это имеет значение. Даже если ничего не случится, все равно – вряд ли что-то или кто-то ему поможет. С каждой секундой ему становилось все хуже и хуже. Одна надежда, что Иван разберется, что к чему, и с чего это с ним инфаркт приключился.

Костя встал на четвереньки, поморщился, потер висок.