Большой губернский город готовился к зиме и явно запаздывал с этой подготовкой, ибо Кляевский «Москвич» раза три объезжал рвы, которые для метростроя мелковаты, а для канализации вроде бы избыточны. Впрочем, Царевич не был знатоком в коммунальных вопросах и на раздолбанный отбойным молотком асфальт смотрел с сердечным сокрушением. Кляев привычно ругался сквозь зубы, виляя куцым москвичовским задом среди солидных и важных лимузинов. Опять зарядил нудный дождь, мешающий Царевичу любоваться красотами родного города, которые он, впрочем, и без того знал наизусть.

Самоедов жил в новом, построенном всего лишь год назад доме, который на первый и даже придирчивый взгляд внушал уважение. Среди серых блочных домов он смотрелся белым лебедем, случайно угодившим в утиную стаю. Впрочем, белого лебедя окружали всё те же рвы, похожие на окопы проигранной войны, из которых торчали орудийными дулами проржавелые трубы.

«Москвич», шлёпая измазанными в глине резиновыми подошвами, подрулил к подъезду и пристроился в хвост роскошному «Мерседесу», предупредительно распахнувшему дверь навстречу даме, которая уверенной в себе королевой спускалась с красного крыльца. Забрызганные грязной водой стёкла «Москвич» не позволили Царевичу с первого взгляда опознать в даме, затянутой в черную кожу, жену Верку. И пока он поправлял отпавшую челюсть, роскошный «Мерседес» вобрал в себя важную пассажирку и торжественно покатил за угол, где и скрылся под шипение огорошенного Кляева:

– Ну, вся в коже с ног до головы, как та, скажи, гадюка.

Ошарашенный зрелищем Царевич оценку Василия оспаривать не стал. Кожаный комбинезон действительно напоминал змеиный наряд и до того плотно облегал Веркино тело, что, пожалуй, готовился с ним срастись. Иван такого наряда у своей бывшей супруги не помнил, зато именно так одевалась ведьма Вероника в романе «Жеребячье копыто».

– Шофёра видел? – зашипел Кляев. – Ну, чистый гоблин. Тот самый, что тебе в ухо заехал в Люськиной квартире.

– Выть того не может! – Ты куда смотрел-то? – возмутился Кляев. – Этот волосатый баклажан чуть не минуту здесь перед нами крутился.

Шофёр действительно был, это Царевич готов был признать, но вот внешность его он не запомнил, точнее, не обратил внимания, занятый целиком бывшей женой. – Очки тебе надо выписать, Царевич, – посоветовал Кляев. – Специальные, защищающие от баб. Может, тогда ты станешь настоящим писателем-реалистом. И поймёшь, наконец, что кроме проблем сексуальных у погибающего Отечества есть ещё и другие, требующие пристального писательского внимания. Глаголам надо жечь сердца людей, интеллигент. Понял, глаголом!

Царевич не возражал и даже не потому, что был согласен с Кляевым, а просто мысли его сосредоточились на проблемах весьма далёких от творческих. Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж, Иван мучительно размышлял, дать Самоедову по морде прямо с порога или, проявив выдержку бойца невидимого фронта, выведать у него сначала все подробности прошедшего свидания. В морду он Мишке с порога не дал, но вопрос задал самым, что ни на есть, гестаповским тоном:

– Колись, гад, каких гостей ты здесь принимаешь?

Мишка был в махровом халате и шлёпанцах, с мокрыми волосами, видимо, только что вылез из ванны. Улик набралось достаточно, чтобы брать лицемера за жабры, перекрывать кислород и пытать до полного посинения.

Грозный вид Царевича сильно Самоедова встревожил, во всяком случае, он засуетился по квартире и задал совершенно дурацкий вопрос:

– Пива хочешь?

Пива Иван сейчас выпил бы с удовольствием, но только не из рук гидры капиталистического искусства.