|
Проводить торжество в парадном помещении – Колонном зале Дома союзов – ЦК запретил, но в писательском клубе оно все-таки состоялось – 26 января 1961 года. Пять дней спустя заведующий отделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов и его заместитель Игорь Черноуцан[27] доносили своим начальникам: «Возмутительную речь произнес К. Паустовский[28], который, обращаясь к Эренбургу, сказал: «Огромна ваша роль в борьбе с фашизмом, какие бы формы он ни принимал, в частности, форму антисемитизма». ‹…› Особо следует сказать о том, как был поставлен в речи Эренбурга так называемый еврейский вопрос. ‹…› «Я хочу напомнить всем, – заявил Эренбург, – об одной стороне нашей жизни, которую не стоит скрывать. Нравится ли кому-то или не нравится, – я русский писатель. И покуда на свете будет существовать хотя бы один антисемит, я буду всегда, помня о человеческом достоинстве, на вопрос о национальности отвечать; «Я – еврей»[29].
«Следует сказать, – продолжают гнуть свое авторы доноса, – о той атмосфере, в которой проходило выступление Эренбурга. Аудитория была специфической и односторонней – весьма значительную ее часть составляли писатели и окололитературная публика еврейской национальности. (Кто-то, видимо, специально подсчитывал! – А. В.) Как видно, юбилейный вечер был нужен Эренбургу для того, чтобы изложить свои тенденциозные, ошибочные взгляды в условиях, когда они никем не могли быть оспорены»[30]. Этот трусливый и жалкий донос бледнеет, однако, в сравнении с теми, которые шли из Главлита в связи с печатавшимися тогда в «Новом мире» мемуарами И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Считалось, что у цензуры к Эренбургу было много различных претензий – теперь очевидно, что на самом деле, по большому счету, была только одна: зачем наступает все на ту же мозоль? «В разных частях воспоминаний, – жаловался Хрущеву начальник Главлита П. Романов, – Эренбург, тенденциозно группируя факты, стремится создать представление о неравноправном положении в нашей стране лиц еврейской национальности. При этом многие оценки фактов и событий Эренбург дает не прямо, а завуалированно…»[31] Проходит несколько месяцев – П. Романов шлет новый донос: «Автор пытается доказать, что в 1943-1944 гг., под влиянием крупных побед нашей армии на фронтах войны, стал якобы насаждаться в СССР великодержавный шовинизм, выражавшийся, по мнению Эренбурга, в неправильном отношении к людям еврейской национальности. Он изображает факты таким образом, будто бы в это время в стране начался отход от принципов пролетарского интернационализма. ‹…› Эренбург доходит до того, что бросает советскому народу обвинение в том, что он, победив немецких фашистов, мирился с национальными извращениями, якобы имевшими место в стране после войны».[32] Ни Хрущев, ни Суслов, ни даже 6oлее мелкие партийные шишки, растерявшись, не дали быстрого ответа (на носу был XXII съезд партии, где готовилась уничтожитсльная дискредитация «культа» Сталина), и главный цензор послал вдогонку к предыдущему еще один слезный донос. «Эренбург утверждает что лица еврейской национальности подвергались гонениям по обе стороны фронта: с ними зверски расправлялись фашисты в оккупированных областях, с ними обращались несправедливо и в советском тылу: писателей травили в печати, журналистов и дипломатов не жаловали на работе, самому Эренбургу запрещали писать о боевых делах евреев – воинов Советской Армии. Автору неоднократно указывалось на недопустимость утверждений о будто бы существующей в нашей стране национальной нетерпимости по отношению к евреям»[33]. Несмотря на отчаянное сопротивление и автора, и главного редактора «Нового мира» Александра Тваpдовского, соответствующие фрагменты мемуаров Эренбурга подверглись кастрации в цензуре. |
