Татьяна не избегла горестной участи подпасть под разряд идеальных дев, о которых мы говорили. Правда, мы сказали, что она представляет собою колоссальное исключение в мире подобных явлений, – и теперь не отпираемся от своих слов. Татьяна возбуждает не смех, а живое сочувствие, – но это не потому, чтоб она вовсе не походила на «идеальных дев», а потому, что ее глубокая, страстная натура заслонила в ней собою все, что есть смешного и пошлого в идеальности этого рода, и Татьяна осталась естественною, простою в самой искусственности и уродливости формы, которую сообщила ей окружающая ее действительность. С одной стороны —

         Татьяна верила преданьям

         Простонародной старины,

         И снам, и карточным гаданьям,

         И предсказаниям луны.

         Ее тревожили приметы;

         Таинственно ей все предметы

         Провозглашали что-нибудь,

         Предчувствия теснили грудь.

С другой стороны, Татьяна любила бродить по полям,

         С печальной думою в очах,

         С французской книжкою в руках.

Это дивное соединение грубых, вульгарных предрассудков с страстию к французским книжкам и с уважением к глубокому творению Мартына Задеки возможно только в русской женщине. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви; ничто другое не говорило ее душе; ум ее спал, и только разве тяжкое горе жизни могло потом разбудить его, – да и то для того, чтоб сдержать страсть и подчинить ее расчету благоразумной морали… Девические дни ее ничем не были заняты; в них не было своей череды труда и досуга, не было тех регулярных занятий и развлечений, свойственных образованной жизни, которые держат в равновесии нравственные силы человека. Дикое растение, вполне предоставленное самому себе, Татьяна создала себе свою собственную жизнь, в пустоте которой тем мятежнее горел пожиравший ее внутренний огонь, что ее ум ничем не был занят.

         Давно ее воображенье,

         Сгорая негой и тоской,

         Алкало пищи роковой;

         Давно сердечное томленье

         Теснило ей младую грудь;

         Душа ждала… кого-нибудь,

         И дождалась. Открылись очи;

         Она сказала: это он!

         Увы! теперь и дни и ночи,

         И жаркий одинокий сон,

         Все полно им; все деве милой

         Без умолку волшебной силой

         Твердит о нем. . . .

         . . . . . . . . . . . . .

         Теперь с каким она вниманьем

         Читает сладостный роман,

         С каким живым очарованьем

         Пьет обольстительный обман!

         Счастливой силою мечтанья

         Одушевленные созданья,

         Любовник Юлии Вольмар,

         Малек-Адель и де Линар,

         И Вертер, мученик мятежный,

         И бесподобный Грандисон,

         Который нам наводит сон, —

         Все для мечтательницы нежной

         В единый образ облеклись,

         В одном Онегине слились.