А вы, о девы без упрека!

         Которых даже речь порока

         Страшит сегодня, как змия, —

         Советую вам то же я.

         Кто знает? пламенной тоскою

         Сгорите, может быть, и вы —

         И завтра легкий суд молвы

         Припишет модному герою

         Победы новой торжество:

         Любви вас ищет божество.

Только едва ли найдет, прибавим мы от себя, прозою. Нельзя не жалеть о поэте, который видит себя принужденным таким образом оправдывать свою героиню перед обществом – и в чем же? – в том, что составляет сущность женщины, ее лучшее право на существование – что у ней есть сердце, а не пустая яма, прикрытая корсетом!.. Но еще более нельзя не жалеть об обществе, перед которым поэт видел себя принужденным оправдывать героиню своего романа в том, что она женщина, а не деревяшка, выточенная по подобию женщины. И всего грустнее в этом – то, что перед женщинами в особенности старается он оправдать свою Татьяну… И зато с какою горечью говорит он о наших женщинах везде, где касается общественной мертвенности, холода, чопорности и сухости! Как выдается вот эта строфа в первой главе «Онегина»:

         Причудницы большого света!

         Всех прежде вас оставил он.

         И правда то, что в наши лета

         Довольно скучен высший тон;

         Хоть, может быть, иная дама

         Толкует Сея и Бентама;

         Но вообще их разговор

         Несносный, хоть невинный вздор.

         К тому ж они так непорочны,

         Так величавы, так умны,

         Так благочестия полны,

         Так осмотрительны, так точны,

         Так неприступны для мужчин,

         Что вид их уж рождает сплин.

Эта строфа невольно приводит нам на память следующие стихи, не вошедшие в поэму и напечатанные особо (т. IX, стр. 190):

         Мороз и солнце – чудный день!

         Но нашим дамам, видно, лень

         Сойти с крыльца и над Невою

         Блеснуть холодной красотою:

         Сидят – напрасно их манит

         Песком усыпанный гранит.

         Умна восточная система,

         И прав обычай стариков:

         Они родились для гарема

         Иль для неволи. . .

Но и на Востоке есть поэзия в жизни, страсть закрадывается и в гаремы… Зато у нас царствует строгая нравственность, по крайней мере внешняя, а за нею иногда бывает такая непоэтическая поэзия жизни, которою, если воспользуется поэт, то, конечно, уж не для поэмы…

Если бы мы вздумали следить за всеми красотами поэмы Пушкина, указывать на все черты высокого художественного мастерства, в таком случае ни нашим выпискам, ни нашей статье не было бы конца.