– Чепуха какая, – сказал Якубовский, поднимая рюмку. – Давай лучше выпьем и забудем об этой истории.

– Да не хочу я ни о чем забывать! С какой это радости? Чего ради, спрашивается?

– Ради меня, например, – негромко произнес Яков Павлович. – Материал отменный, Варвара, но публиковать его нельзя. Несвоевременно это, понимаешь? Несвоевременно и очень опасно для нас обоих. Пожалей старика. Ни одна сенсация не стоит того, что может с нами обоими случиться. Ты молодая, у тебя впереди этих сенсаций еще будет воз и маленькая тележка… Ну их к дьяволу, этих порнократов. Пусть себе давят друг друга до полного взаимного уничтожения, нам-то зачем в эту бойню соваться? А, Варвара? Ну, я тебя очень прошу.

Варвара зябко повела плечами, резким жестом ввинтила в пепельницу выкуренную всего лишь до половины сигарету и взяла рюмку.

– Я давно ждала, что вы это скажете, – нехотя проговорила она. – Три месяца вы меня за нос водите, дорогой мой Яков Павлович, и вот наконец соизволили высказаться напрямую. Да и то – ну что вы мне сказали? Ничего вразумительного. Одни эмоции. А мы с вами журналисты и работаем не с эмоциями, а с голыми фактами, которым придаем ту или иную эмоциональную окраску по собственному усмотрению. Ну что мне с вами делать?

– Послушаться, – предложил Якубовский. – Хотя бы для разнообразия.

– Почему это я должна вас слушаться? – вяло возмутилась Варвара, вертя перед глазами рюмку с коньяком.

– По трем причинам. Я твой начальник – это раз. Я вдвое старше тебя и желаю тебе только добра – это два. И наконец, я лучше тебя информирован и точно знаю, что из твоей затеи не выйдет ничего хорошего, кроме плохого. Это три. По-моему, достаточно. И учти, что информация, о которой я только что упомянул, абсолютно для тебя бесполезна и очень вредна для здоровья.

– Бесполезной информации не бывает, – еще более вяло возразила Белкина.

– Бывает, – заверил ее Якубовский. – Еще как бывает! У меня же она есть.

– Интересный образец так называемой логики, – заметила Варвара. – По форме сильно напоминает пресловутую женскую логику, изобретенную некоторыми самодовольными самцами исключительно в целях самоутверждения, а по сути – казуистическая белиберда.

– Хорошо сказано, – похвалил Якубовский и залпом выпил коньяк. – Грамотно. Слушай, что ты делаешь в журналистике? В тебе погибает профессиональный спичрайтер. Если ты станешь писать речи для политиков, это будут гениальные произведения. Звучать они будут сверхубедительно, а главное, никакой электорат не поймет в них ни слова.

Варвара фыркнула и тоже выпила.

– Вот именно, – сказала она, подвигая к Якубовскому пустую рюмку. – Вот это и есть главный вопрос: что я делаю в журналистике? Писать мне не дают, а кушать, между тем, хочется постоянно. Я вам не какой-нибудь худосочный мешок с костями, – она потянулась и провела ладонями сверху вниз по своим напоминающим виолончель формам, – мне нужно держать себя в порядке, а для этого нужно не только регулярно питаться, но еще и одеваться, и краситься… А вы меня коньяком поите, как будто я за этим на работу прихожу. Я работать сюда прихожу. Точнее, зарабатывать.

Яков Павлович вздохнул, закряхтел, по локоть запустил руки в выдвижной ящик своего обширного стола и начал копаться там, совершая стесненные движения плечами и время от времени нагибаясь, чтобы одним глазом заглянуть под крышку.

Варвара наблюдала за этими знакомыми манипуляциями с растущим интересом.