– Эх! – воскликнул он. – Чуяло мое сердце, что не надо было вам про сервиз говорить! Растрепали, сороки болтливые, разнесли на хвостах, а какой-то дурень, сказок ваших наслушавшись, на такое черное дело пошел!

– Зря вы так, Даниил Андреевич, – сказал Дорогин. – Газета выйдет только послезавтра, Варвара как раз сейчас работает над статьей. И я могу с чистой совестью утверждать, что ни я, ни она никому не пересказывали того, что услышали от вас.

Яхонтов молчал несколько долгих секунд, разглядывая его из-под насупленных бровей.

– Верю, – сказал он наконец. – Но тогда вообще ничего не понятно. Ты извини, брат, но придется тебе все-таки попить чайку с пирогами и рассказать мне толком, что к чему. Понимаю, что ты спешишь, но ведь я тебя за язык не тянул. Ты сам об этом заговорил, а раз заговорил, значит, совет тебе требуется. А кто же в огороде советуется?

На веранде, где было чисто, светло и по-осеннему прохладно, за чашкой горячего душистого чая Сергей рассказал Яхонтову об ограблении школьного музея, смерти сторожа и о том, как они с Варварой пришли к выводу, что похищенный из музея сервиз был тем самым, о котором они беседовали с Даниилом Андреевичем.

– Натюрморта у меня с собой, к сожалению, нет, – закончил он свой рассказ, – но я уверен, что самовар на нем точно такой же, как на фотографии. Только на фотографии он золотой и блестящий, а на этой картинке – темный, с прозеленью. Сразу видно, что медный и не чищен сто лет. Так ведь и басмановский чайник, насколько я понимаю, тоже поначалу выглядел не лучше.

– Н-да, – задумчиво протянул Яхонтов и шумно отхлебнул из чашки размером с литровую банку. – Хорош чаек… Если все было так, как ты говоришь, то сервиз либо в точности тот, либо очень похож. Настолько похож, что кому-то это сходство совсем разум застило. Увидел человек по телевизору басмановский чайник и подумал: батюшки мои, да я же что-то очень похожее каждый день вижу! Подождал пару дней, проверил, убедился, что прав.., дозрел за эти два-три дня, остервенился, денежки свои будущие пересчитал и даже потратить, наверное, успел.., а потом отважился. Сторожа он, видать, случайно порешил, под руку тот ему попался… Вот мне и любопытно: зачем убил-то? Неужто убежать не мог от старика?

Дорогин молчал. Он думал о том же, но ему было интересно наблюдать за ходом мыслей Яхонтова. Он вынужден был признать, что Даниил Андреевич рассуждает весьма логично и соображает с поразительной скоростью.

– Получается, что сторож его знал, – продолжал Яхонтов. – Или мог узнать. За это он его и пришил. Так ты говоришь, что этот учитель.., еврей этот.., как его?..

– Перельман, – подсказал Дорогин. – Да, он мне не очень-то понравился, но вовсе не потому, что он еврей. И потом, я не психолог. Он был потрясен, он был унижен.., напуган, наконец. Эта пришпиленная сова и надпись над, ней… Ведь это же было прямое и недвусмысленное обращение к нему лично. Угроза, если хотите. Откуда я знаю, как он реагирует на подобные вещи? Может быть, он так старался держать себя в руках и не впасть в истерику, что немного перестарался и показался мне слегка.., э-э-э.., подозрительным.

– Ну да, ну да, – задумчиво кивая, проговорил Яхонтов. Муму вдруг подумал о том, что они оба занимаются не своим делом, играя в какую-то странную интеллектуальную игру наподобие «Детектив-шоу», в то время как речь идет об убийстве. – Доля правды в этом есть, – продолжал старик, задумчиво помешивая ложечкой в своей чудовищной кружке. Ложечка тихонечко звякала о фаянсовые стенки. – Был у меня в жизни такой случай. Прихожу я утром на работу, а мой напарник – он вечером задержался, заказ срочный заканчивал, – сидит на своем месте и голову на стол уронил.