Сине-сиреневые кольца-облака расплывались перед ним. И вдруг в самом центре очередного кольца Бальк увидел несколько точек. Они казались неподвижными, но увеличивались с каждым мгновением. Вот уже можно было разглядеть их боковые отростки. Он мгновенно понял, что это. И тут же, как неизбежное продолжение реальности, на берегу возле пирса захлопали зенитки.

— Воздух!

— Самолеты!

— В укрытие! Скорей! Скорей!

Все произошло так быстро, что даже он, не единожды переживший налеты русских пикирующих бомбардировщиков и три раза попадавший под штурмовку летающих танков Ил-2, не успел найти лучшего укрытия, чем лечь прямо у края платформы на заплеванную землю. Он уткнулся носом в спасительную благодать земли, чувствуя слева, откуда появились самолеты, высокий косяк бетонной плиты. Она-то его и спасла. Взрывная волна и осколки первых бомб скользнули по платформе и, сметая не успевших укрыться людей, их багаж, чугунные каркасы лавок, выкрашенные в черный цвет, и белые гипсовые вазоны с цветами, пронеслись над его затылком и зашлепали по деревьям примыкавшего к вокзалу сквера.

После первой волны самолетов показалась вторая. Бальк понял, что удар направлен на станцию. В тупике стояло много вагонов и несколько паровозов под парами. Все они были разбиты сразу же. Оттуда валил пар и черный дым мгновенно вспыхнувшего пожара. Загорелись вагоны и цистерны, и с каждой минутой они разгорались все сильнее и сильнее. На путях, среди разбросанных шпал и вывернутых, искореженных рельсов, метались какие-то люди. Видимо, охрана и машинисты разбитых паровозов. Бальк понял, что надо делать, чтобы уцелеть. Он вскочил на ноги, перемахнул через низкий парапет и метнулся через сквер в сторону пустыря. Там виднелись глубокие балки, похожие на противотанковые рвы, какие он видел в России. Отличие от русских было лишь в том, что эти заросли кустарником. Пустырь они вряд ли будут бомбить. Только бы успеть. В такие мгновения солдата спасает чутье, которое он приобретает за месяцы окопной жизни. Если пуля или осколок не находят его в первые дни на передовой. Включается некий неведомый доселе мотор, который направляет солдата туда, куда нужно. И, как правило, действует безупречно. Скорость — максимальная.

— Куда? — заорал жандарм, выскочивший откуда-то сбоку. Кажется, это был один из тех, кто остановил его час назад и приказал постричься. Бальк оттолкнул его руку, которой тот пытался ухватить за одежду, и метнулся в сторону от улицы, от домов и тротуаров. Жандарм не сидел в окопах под Вязьмой и Жиздрой. У него нет мотора выживания. Он и под бомбами думает о долге. Такие, если попадают на фронт, живут до первого боя.

Самолеты приближались стремительно. Теперь уже явственно захлопали зенитки на побережье. И тут же их стрельба потонула в грохоте бомбовых разрывов. Значит, бомбят и причал, и госпиталь, и концлагерь. Надо успеть добежать! Ноги несли так, как во время тренировок, когда старик бегал за ними с ореховой палкой, намереваясь огреть каждого, кто споткнется или окажется менее проворным, чем остальные солдаты роты. Вот и кусты. Они хлестали по лицу и рукам. Впереди бежал еще кто-то. Видимо, тоже обладал опытом выживания. Он мчался в теснину оврага, переходящего в ущелье. По дну тек ручей. Они не успели добежать до отвесной скалы, под которой можно было укрыться, как замелькали тени самолетов, позади и впереди загрохотало так, что земля содрогнулась, и сверху посыпались мелкие камни и земля, какой-то хворост и куски досок.